Центральный Ремонтный Завод в Ленинграде ничем от других заводов не отличался и ничего мне не напоминал, он просто был в моей жизни, как некий этап, через который нужно было пройти.
На заводе каждый рабочий день для меня начинался одинаково. Миновав прохладную проходную, я заходил в просторную раздевалку, где облачался в черную промасленную робу. После этого через железную дверь попадал в первый цех, где царил полумрак и какой-то особенный нескончаемый заводской шум. Потом из этого шума начинал выделяться громкий надсадный скрежет, который особенно сильно раздражал. Это карусельщик Анатолий начинал обтачивать на своем огромном станке массивные паровозные колеса.
По широкому коридору я продвигался к своему долбежному станку марки «Големь», включал его и начинал рабочий день с изучения чертежей и заточки резцов под нужный размер.
Иногда в конце смены ко мне подходил краснорожий слесарь дядя Леша и доверительным тоном предлагал:
– Пойдешь пить стакан?
– Нет, – вяло отвечал я.
Но, когда он предложил мне пить стакан в третий раз, я сделал вид, что толком не понял его вопрос и переспросил:
– Стакан чего?
– Водки, конечно, – удивился он. – Тут у нас за углом закусочная…
– Водку я не пью, – ответил я, отрицательно покачав головой.
– Почему это? – снова удивился дядя Леша.
– Не хочу, и всё.
– Вот те на! Не хочу… Нет, дружок, у нас так не принято. Ты к нам на завод работать пришел или как? Ты новый член коллектива. Должен же я с тобой как-то познакомиться.
Железная логика его доводов застигла меня врасплох. Я на какое-то время растерялся, а дядя Леша между тем продолжил:
– Понимаешь, тут у нас на трезвую голову с человеком, как следует, не поговоришь. Традиция такая. Понял?
– Понял, – ответил я, предполагая, что если отвечу иначе, то дяде Леше это может не понравится. А если не понравится, неизвестно что ещё может случиться.
Потом по гулкому заводскому коридору мы продвигались в раздевалку. Я впереди, он сзади. У меня было ощущение, что он меня конвоирует из мечты в реальность. Рядом с раздевалкой была душевая, где дядя Леша услужливо намылил мне спину и с иронией посмотрел на мои худые ноги без волос. Отошел в сторону и саркастическим тоном изрек:
– У тебя зад как у курицы.
Я не обиделся, я знал, что мой зад действительно не внушает оптимизма. Просто я ещё росту, мне только что исполнилось восемнадцать и это накладывает определённый отпечаток на весь мой внешний облик…
После душевой мы с дядей Лешей долго одевались. Расчесывали волосы, подсыхали, обмениваясь какими-то короткими ничего не значащими репликами. Потом возле нас появился ещё один человек, тот, которого всегда не хватает. Так называемый третий, сначала ставший оппонентом, а потом всё более проявляющий себя как партнер и собутыльник.
Собутыльник был щуплым человеком с редкими седыми волосами и крупной головой на тонкой морщинистой шее. Дорогу до закусочной он знал не хуже дяди Леши.
Закусочная встретила нас мятежным духом винного перегара, запахом куриного бульона и сизым дымом сигарет. Мы энергично сбросились по два рубля. Дядя Леша принес спиртное и закуску. Встал рядом и, не говоря ни слова, опрокинул свой стакан в тёмный и большой рот. Крякнул. Выдохнул. Сделал губы коромыслом, как будто о чем-то запоздало пожалел. Потом потер кончик носа, зажимая его между пальцами, сморщил лицо в гармошку, прикрыл глаза такими же морщинистыми, как лицо, коричневатыми веками и глубоко вздохнул. На салфетке под его стаканом в это время вырос полукруг влаги.
В дяде Леше, надо честно признаться, не было ничего отталкивающего. В нем просто всё было как-то излишне крупно, я бы даже сказал, размашисто. Большое морщинистое лицо с морковно-кирпичным оттенком, огромный нос, усыпанный мелкими черными крапинками, увесистый небритый подбородок. А ещё у дяди Леши были громадные руки, которые всегда что-то выражали вслед за голосом, спеша заполнить образовавшуюся паузу тишины многозначительным жестом. Дядя Леша имел широкие плечи, внушительный, но не тяжелый, а соразмерный размаху его души живот.
После стакана водки дядя Леша показался мне не тучным и не слабым человеком. Правда, его голос иногда чем-то напоминал рычание. Из-за этого его кажущаяся доверительной речь где-то в скрытой своей глубине таила явную угрозу.
Сделавшись слегка навеселе, он сказал:
– Ну, давай рассказывай, – и толкнул меня локтем в бок.
– Чего? – не понял я, сознавая, что это некий пароль, вслед за которым могут последовать реальные действия.
– Откуда тебя черт принес на нашу голову?
– Рассказывай, рассказывай, – посоветовал плоскогрудый собутыльник. – Интересно ведь…
Я стал рассказывать о себе, стараясь при этом не ударить в грязь лицом, угодить дяде Леше и собутыльнику, в общем, сделать приятное всем хорошим людям на земле, которые стоят у станков на многочисленных российских заводах. И до того договорился, что, в конце концов, попытался доказать им свою персональную близость к таким, как они. Стал уверять, что и выпивать я могу порядочно, и в морду дать, как следует, если потребуется. Что природная моя бледность и худоба – это явления временные. Скоро я окрепну и стану пить водку пивными кружками, научусь курить и материться, как сапожник. То есть в итоге я ощутил себя невостребованным пьяницей и громилой, скрывающимся под личиной обыкновенного рабочего парня.
– Хватит, – остановил меня дядя Леша. – Ты лучше скажи, как там у вас на Вятке насчет леща? Клюёт ещё лещ-то?
– Лещ, – осекся я, как будто упал с большой-большой высоты.
– Да лещ… А чего? Раньше ведь леща на Вятке было много. Лещ с Камы заходил – крупный, красноперый. Я там ребенком после блокады жил какое-то время. В Советске. Там был туберкулезный санаторий на берегу реки… До сих пор его помню. Сосны, вода, солнце, горячий речной песок…
– А как же… И лещ, и стерлядь, и прочее… И вода…
– А санаторий?
– Стоит, куда он денется, – на всякий случай соврал я, хотя ничего про этот санаторий не знал.
– Хорошие там были люди, – мечтательно изрек дядя Леша. – Санитарки хорошие и врачи. Они меня на ноги поставили после войны.
– Да и теперь…
– Сейчас народ другой, – отрезал дядя Леша без обиняков.
– Да я бы…
– Другой, – снова повторил он и посмотрел на меня грозно.
– Ну, может…
– Не спорь с ним, – посоветовал мне собутыльник, – пока в рожу не получил.
На всякий случай я решил сбегать за водкой, плеснуть друзьям ещё грамм по сто от щедрости души. Я уже чувствовал себя их должником. Видел в них старших товарищей, готовых научить меня уму разуму. Но денег, как назло, наскреб только на двести пятьдесят граммов. Когда буфетчица начала разливать водку по стаканам, я услужливо посоветовал:
