В понедельник я пытаюсь повеситься на бинтах.
У нас в отделении не аптека, просто так бинтов никто не даст, поэтому я разматываю руку Эды. Следы зубов и ногтей на её предплечье уже почти не видны.
Она спит на моей кровати и пускает слюни на подушку. Но мне не противно, я больше туда не лягу. На мокрую наволочку, на простыню в следах не отстиранных пятен – причём кровь это самый нормальный вариант их происхождения. Какая мне разница? Я не лягу на эту кровать, не буду сидеть на подоконнике. Я бы попрощалась с Эдой, но она сама храпит так, что не разбудишь.
Мне же лучше. Иначе я бы не смогла достать бинты.
Сестра сидит в углу. Пока я делаю петлю из длинной белой полоски, она сверкает единственным левым глазом и говорит:
– У тебя нет на это права. Ты не спросила меня, эгоистичная тварь.
Её второй глаз спрятан где-то в моём теле.
– Ну что тебе не нравится? Включи мозги, подумай о нас.
Я забираюсь на металлическую спинку кровати и, рискуя свалиться на спящую Эду, балансирую, затягивая узел на карнизе. А потом надеваю петлю на шею. Я знаю, как правильно, это моя третья попытка повеситься.
Третий раз, говорят, всегда волшебство.
Сестра взлетает под потолок и, забившись в угол, как классический призрак, шипит на меня.
– Прекрати немедленно этот балаган. Спускайся!
Затягиваю петлю на шее. Через минуту уже не нужно будет балансировать на врезающемся в ступни холодном металле.
– У тебя всё равно ничего не получится! – бросает она мне.
– Пошла в задницу! – отвечаю я. Не лучший выбор для последних слов, но сойдёт.
У меня ничего не получается.
Я могла бы предположить, что Птичник решит проверить палату. Или что неожиданно ворвётся Хриза. Или – любая другая причина. Но всё, как обычно, оказывается проще и глупее.
Бинт не выдерживает моего веса, рвётся, не успев сломать мне шею. Гравитация, как и всегда, срабатывает, и я падаю.
Левая рука ломается о спинку кровати, на которой я пару секунд назад пыталась устоять. Эда просыпается от того, что моё тело обрушивается на неё. Вскрик привлекает Птичника. Он врывается в палату и видит меня с оборванной петлёй на шее и костью, натянувшей кожу. Это сложно понять неправильно.
У Эды на лице чистое удивление. Она облизывает губы и сонно хлопает глазами. А когда меня берут за плечи и стаскивают с кровати, тычет в меня пальцем.
– Это что, мой бинт?
Сестра хихикает сверху, а мне остаётся только застонать.
За что мне всё это?
У меня появляется немало времени обдумать этот вопрос. Поставив кость на место и закатав руку в гипс, меня запирают в тесной палате для буйных, или, как мы её зовём, Клетке. Почти нет мебели, на окне решётка, стены и те мягкие, а дверь постоянно запирают снаружи. Обстановку ещё можно вынести, но скуку смертную – почти невозможно.
На второй день я начинаю разговаривать с сестрой.
– Когда уже тебе надоест? – нудит она. – Нам ведь здесь неплохо. К нам все хорошо относятся, никто не орёт и не смеётся. Что ещё тебе надо?
– Я устала, – отвечаю я. – Не хочу жить больше. Не могу больше.
– И почему? Что тебе не нравится? – и с небольшими изменениями мы повторяем диалог снова и снова.
На третий день ко мне влетает Хриза.
Она толкает дверь так, что та ударяется о косяк, путается в полах белого халата и чуть не падает. На её голове подобие атомного взрыва, зелёный шарфик наполовину развязан, а в глазах бесконечный энтузиазм. Ещё только первая половина дня, но от неё уже несёт кофе. А может, запах настолько въелся в её одежду, что не проходит вообще.
Я всё ещё хочу самоубиться.
– Ну что же ты, Эва, – начинает она. – Я думала, мы договорились.
Мало ли, что она там думала.
Хотя, ладно, в последний раз я пообещала ей, что не буду пытаться убить себя, но только потому, что хотела выйти из Клетки. Да и разве можно доверять обещаниям сумасшедшей? А здесь меня именно такой и считают.
– Я думала, твои суицидальные проблемы закончились и можно будет начать работать с галлюцинациями, но теперь… – и она разводит руками.
– Что теперь? – я смотрю, как сестра на цыпочках вьётся вокруг неё, заглядывает в лицо и усмехается.
– Теперь придётся снова дорабатывать твою терапию. Есть лекарства… – она вытаскивает из кармана халата блокнот, из которого на пол тут же вылетает несколько бумажек.
Позволяю мозгу отключиться. Слушать, как Хриза болтает о лечении, выше моих сил. Она могла бы зверушек разговорами усыплять, если бы стала ветеринаром. Но вместо этого пошла в психиатры и доработалась до врача в нашей экспериментальной больничке. Хотя видим мы её не слишком часто. А других врачей, кроме неё, у нас нет.
Обычно Хриза предоставляет нас Птичнику и самим себе. Не то чтобы с нами было много проблем. Мне, Эде и Нику бывают нужны успокоительные, Ольга и Кит и так спокойны, а Принца можно вообще не трогать. Птичник контролирует нас, иногда призывая на помощь санитаров. Ну и запирает в палатах. Часто.
В остальном мы просто живём. Как умеем.
Мы же не виноваты, что получается как-то не очень.
Хриза шевелит пальцами над моей головой, имитируя заботу.
– Успокойся, не думай об этом.
Она восприняла мою задумчивость как ступор, вызванный страхом или ещё чем-то.
– А твоя сестра? Она всё ещё здесь?
– Она всегда здесь.
Эта тварь из-за спины Хризы показывает мне средний палец.
– Я справлюсь с этим. У меня есть пара идей, – она снова трясёт блокнотом, и я закрываю глаза. Пусть думает, что я снова уснула.
Когда я возвращаюсь в себя, сестра сидит в углу, Хриза уже ушла, а дверь закрыта снаружи.
Кит приносит мне поесть. Меня не морят голодом, кормят, как остальных, но он залезает на подоконник и проталкивает через решётку маленькую банку смородинового джема.
У него красные от недосыпа глаза и кудряшки немного растрёпаны. Кроме джема, он даёт мне записку.
Кит не разговаривает. Это только к лучшему.
Я разворачиваю бумажку и понимаю, что писал не Кит, а Эда. Это у неё буквы больше похожи на закорючки или кляксы. Я минут пять разбираю несколько строк, и всё равно не уверена, что прочитала правильно.
– Что пишет? – спрашивает сестра.
– Она ругает меня за то, что взяла её бинт и за то, что пыталась повеситься. Хочет, чтобы мы поскорее вышли отсюда, пишет, что скучает по мне и ненавидит тебя.
– Враньё, этого она точно не написала бы.
– Откуда ты знаешь?
– Покажи!
Но я уже надёжно придавила записку к полу подушкой. Да, для сестры даже подушка это надёжно. Её руки неосязаемы для всего, кроме меня.
Она призрак, но только мой призрак. Остальные её не видят.
Я знаю, что сейчас она обидится и будет доставать меня всю ночь. Если Птичник услышит это и расскажет Хризе, то утром меня будет ждать дополнительная порция таблеток и ещё несколько дней в Клетке. Но оно того стоит.
