Дорогие мои читатели! Если вы взяли в руки эту книгу, прошу вас, не ищите в ней точного следования историческим фактам и личным биографиям. То, что написано здесь – это скорее свободный полет фантазии, навеянный какими-то реальными событиями, отображенными в хрониках, письмах и иных сочинениях, а также сохраненных в памяти, но при этом, возможно, утративших свой первоначальный смысл. Или, может быть, это – полет души, отправившейся в путешествие, но захватившей с собой некие путеводные знаки, помогающие ей не заблудиться, но все-таки свободно, по собственному усмотрению, прокладывать маршрут.
Какова цель этого путешествия? Зачем мы вообще однажды срываемся с насиженных и хорошо знакомых мест, чтобы отправиться в неведомое? Ведь даже то, что мы хорошо знаем по книгам и путеводителям, оказывается в реальности чем-то загадочным, полным удивительных тайн, а иногда даже пугающим, чуждым и отталкивающим. Душа путешествует в иных пространствах, нежели тело. И для ее путешествий требуется гораздо больше смелости, свободы от привычных стереотипов, гораздо больше силы духа и безрассудства. Но именно такие путешествия возвышают нас над обыденным, бесцветным и слишком хорошо знакомым существованием, возвышают над самими собой и помогают стать чем-то большим, чем мы есть.
Три кинжала вонзились мне в сердце,
Три кинжала:
Прошлое, Настоящее и Будущее.
Три настоя лечили мне сердце,
Три настоя:
Память, Присутствие и Устремление.
Затянулись смертельные раны,
И зацвел Белый Лотос.
Три безобразные старухи сидят в тесной комнате, куда не проникает даже призрачный луч света. Но в свете нет никакой нужды, ведь старухи слепы. Тем не менее их крючковатые пальцы ловко управляются с пряжей, которая составляет главную заботу их существования. Это Мойры, обитающие в глубоком подземелье. Они – Великие Матери, старше которых нет никого во Вселенной: ни в мире людей, ни в мире богов.
Они сестры, и их имена – Клото, Лахесис и Атропос. Клото, младшая из сестер, прядет нить человеческой жизни. Лахесис – искусная ткачиха – вплетает эту нить в причудливое полотно, сплетая с другими нитями. Но едва лишь она закончит свое очередное творение, доведя его до совершенства, старшая мойра – Атропос – начинает распускать то, что создала средняя, а затем, растрепав пряжу, обращает ее снова в бесформенную кудель. И Клото вновь принимается за работу, чтобы затем передать эстафету Лахесис.
Откуда приходит прошлое? Куда уходит будущее? Как встречаются они в точке «Здесь и Сейчас»? Ответы на эти вопросы известны хитрым старухам. Проживая свою жизнь, мы с помощью Атропос распутываем сложный узор судьбы, сплетенный Лахесис, чтобы затем Клотос запустила очередной виток существования, достав из небытия нить новой жизни.
Там беспечный закат, догорая,
Затихает у ночи в плену.
Если очень вам хочется рая,
Отыщите свою тишину.
Моя поэзия
* * *
Поражение. Боль… Мне уже все равно.
Я во тьме одиночества стыну.
Я – корабль, однажды ушедший на дно,
Килем вскрывший морскую пучину.
Уничтожены мачты, борта сожжены,
Искалечена прежняя стать.
И остались мне только виденья и сны.
Только я не хочу умирать.
Не хочу навсегда расставаться с мечтой,
Напоенной годами скитаний,
Что дарила не всеми желанный покой —
Беспощадный огонь испытаний.
Может быть, я однажды себя прокляну,
Что, шальная, не вышла я в дамки.
А пока я хочу постигать тишину,
Смело строить воздушные замки.
Все сомненья оставить свои позади,
Смыть надежды морскою водою,
Чтобы даже в своем пораженьи найти
Упоенье заветной мечтою.
1
Маленький мальчик выходит на дорожку, выныривающую прямо из-под порога небольшого одноэтажного дома, аккуратно выбеленного и словно улыбающегося проемами своих приветливых окон. Эти окна хранят ни с чем не сравнимый уют внутреннего пространства, и чем-то похожи на ласковые мамины глаза, в которых спрятана вся ее любовь и нежность. А еще в них отражается весь мир, огромный мир, у которого нет ни границ, ни пределов.
Дорожка ведет на ферму, которая расположена всего в полумиле от дома. Мальчику нужно сходить туда за молоком, но для него это настоящее путешествие, бесконечное и захватывающее, как целая жизнь. Дорожка добротно утоптана, и ноги сами, без каких-либо усилий несут его вперед, навстречу приключениям. Запахи и звуки, которыми наполнено все вокруг, подхватывают его, делают совсем невесомым, и вот он уже не слышит своих шагов, растворяясь без остатка в каждом проживаемом мгновении.
Запах свежескошенной травы приятно щекочет ноздри, и в нем без труда можно различить нотки прелого вереска, овсяницы и ситника. Запах проникает внутрь, заполняет легкие, и, наконец, окончательно и бесповоротно поселяется где-то в коленках, пятках и на кончиках пальцев. Вот чуткое ухо безошибочно улавливает легкий шорох, из сена выныривает маленькая отважная мышка, покинувшая свою норку и отправившаяся на поиски вкусного обеда. Увидев человека, она вдруг робеет и снова ныряет в свою спасительную обитель, исчезая без следа.
Кузнечики, шмели и стрекозы уверенно порхают в зарослях травы, чувствуя себя как дома среди цветков герани, василька, донника и кипрея. Большая зеленая стрекоза с голубым брюшком, черной полосой вдоль спины, огромными глазами и прозрачными как стекло крылышками бесстрашно садится на маленькую ладошку, вертит во все стороны своей подвижной головкой, взлетает и беспечно уносится вдаль. Если еще немного углубиться в заросли, то можно встретить быстроногого зайца, сонного ежа или даже хитрую лисицу, отдыхающую в тенистых зарослях.
Но почему-то сегодня так не хочется беспокоить кого-либо своим грубым вторжением. Где-то глубоко в нежной душе чувствительного ребенка рождается и укрепляется сознание того, что все вокруг слишком хрупкое и мимолетное, беззащитное и почти призрачное, но в то же время настоящее и родное в самых своих истоках, а потому, как ничто другое, сродни вечности.
С тех пор как Джон начал осознавать себя, окружающий его мир представлялся ему до самых краев наполненным жизнью. Она заполняла собой все пространство, а вдыхаемая вместе с воздухом, проникающая внутрь вместе с лучами солнца и оседающая теплым комочком где-то в животике вместе со вкусным маминым обедом, она была неотделима от той сути, которую Джон вкладывал в короткое и вместе с тем очень объемное, почти необъятное слово «Я».
Даже смерть виделась ему неизбежным следствием переизбытка жизни. Как будто иногда она переливалась через край, или выплескивалась наружу из-за неосторожных действий живых существ. Так дочка фермера Мэри, озорная девчушка со смешными веснушками, тугими косичками и бездонными голубыми глазами, способными, как казалось Джону, утолить любые печали и невзгоды, иногда, наливая молоко в бидон, вдруг неловким движением выплескивала несколько капель, которые тут же поглощала без следа ненасытная земля. При этом Мэри так беззаботно смеялась, что казалось, нет никакой беды в том, что небольшие частички бытия иногда исчезают безвозвратно, ведь все полно жизни, и она тут же без труда восполнит образовавшийся недостаток.
