Осторожно опускаюсь на колени около этой злосчастной таблички с красивыми словами и ее посмертной фотографией. Теперь это все, что будет напоминать о ней. Больше у нас нет о ней воспоминаний - специальная служба затерла следы души в дом, чтобы та не могла переродиться в призрака или, не дай боги, полтергейста.
Только посмертный снимок остается с родными до самого конца. Некоторые предпочитают держать их в доме, но у герцогов де Шаларгу они были нанесены на фамильные надгробия для упокоения плача израненной за время жизни души.
Я не посмела нарушать традиции и выполнила все в точности, как и множество предков до меня. Единственное, что я себе позволила, это покрыть белый мрамор не нежно розовой надписью, а ярко-алой - именно такой цвет так любила леди Диктория. И, наверное, я поступила отчасти дерзко, но именно так, как хотела сама покойная.
Думаю, ее душе будет приятна эта маленькая и трогательная выходка, которая будет напоминать именно о ней и ни о ком больше. Все это я прекрасно понимала и даже принимала, но на душе все равно разливались нерадостными красками тревога и переживания. Словно я предавала ее светлую память, оставляя это за бортом своей жизни. Такое ощущение, что со смертью леди Диктории из меня пропала частичка чего-то важного и совершенно потрясающего.
Грудь сдавило тисками, и она запульсировала невероятной болью и чувством сосущей пустоты. В одно мгновение все радостные новости сегодняшнего дня пропали, уступая место человеческой скорби и беспросветному будущему, которое теперь меня ожидает в этой одинокой мгле, такой темной и непроглядной, что она высасывала до самого конца.
Слезы медленно навернулись на глазах, и я начала взахлеб рыдать, давясь комками влажных всхлипов и размазывая по лицу соленую влагу. Я не могла остановиться, с каждым новым моментом этого бесконечного дня я все больше переставала чувствовать себя живой и целостной. Меня словно не стало в этот момент. Я разрушалась на мелкие части, рассыпаясь пылью на вековых плитах фамильного склепа, и оседала на них вечной скорбью утраты.
Так хотелось просто лечь на холодный камень, застыть тут, у подножия последнего пристанища высокородной леди, и не познать отвратительной участи. Теперь она там, в старых стенах древнего творения, а я тут, живая и вполне себе цельная. Так не должно было случиться, только не с ней, не с Железной леди Верноры. Но жизнь была беспощадной даже к великим; она забирала всех без разбора, невзирая на положение, титулы и богатства, от нее не спасало ничто, не помогало ни одно известное науке и магии средство.
Смерть приходила ко всем одинаково, забирая своими костлявыми пальцами в этот ледяной ад последнего пристанища. Так одиноко и беспомощно было смотреть на могильную плиту - единственное, что осталось от невероятно сильной и стойкой женщины. И такую досаду хранила печаль в себе, словно вместе с ней умерла и я.
Казалось, достаточно просто лечь тут, и все проблемы решатся, я тоже стану частью этого холодного склепа, навсегда расставшись не только с собственной жизнью, но и этим бездушным миром. Для чего мне жить одной, без нее? Без единственной причины для чего мне нужно было оставаться на этой бренной земле? Теперь, в одно мгновение, я лишилась этого права. Этой силы. Этого дара богов. Я стала никому не нужной и совершенно одинокой.
Слезы уже не останавливались, а я все также лежала на холодном полу и медленно застывала до состояния почти мертвого тела. Сейчас я уже не осознавала, сколько прошло времени. Для меня само понятие времени перестало существовать, я словно застыла в одном мгновении. В том самом, когда леди Диктория еще улыбалась мне и готовилась к поездке в славный Латирах для проверки виноградников и незапланированного отдыха под жарким солнышком. Тогда в доме еще не появилась ее предательница дочь, и она все еще улыбалась мне. В моих воспоминаниях у нас все было замечательно и не существовало всего грядущего ужаса и кошмара, а ощущалось только счастье и веселье.
А вот теперь я сижу у подножия ее усыпальницы и вою раненым зверем в надежде, что хотя бы это поможет забыться или вернет ее. Но мертвые не могли воскреснуть по простой прихоти живого, и я это понимала. Головой понимала, но сердце продолжало биться в бешеном ритме. От этого не было спасения и не было лекарства.
И, вроде бы, вот оно, до свободы остается всего один маленький, но совершенно непосильный шаг. Самоубийц не только презирала церковь - они просто не могли обрести покой для души. Тем самым я навсегда лишила бы себя шанса найти хозяйку и служить ей после смерти.
Может, после того, как маркиз с сыночком лишатся возможности получить наследство леди, они решат прийти по мою израненную душу? Хотя, наверное, эти трусы не рискнут связываться с королевской семьей и убивать меня, а просто попытаются подкупить слуг или просто прохожих, чтобы те подтвердили их право на мое наследство.
Такой вариант будет для них более приемлемым и сподручным, нежели мое прямое устранение, лишение меня самого дорогого — жизни. Это не то, о чем я могла мечтать и желать все эти долгие годы. Голова начала медленно тяжелеть, и перед глазами все поплыло. Я словно погружалась в какой-то странный транс, из которого не было выхода.
Голова тяжелела и наполнялась непонятным дурманом, который туманил своими щупальцами сознание. Он липкой пленкой оседал на мне, поглощая весь свет, который еще мог сохраниться в моей израненной и покалеченной душе. Трагедии никого не оставляют равнодушными, даже самые сильные ломаются под ними. А что уж говорить про крошечную девочку, которая и так не жила, а существовала почти тринадцать лет, пока ее не выкупили из детского дома, в котором она должна была сгнить.
Наверное, так странно осуществляется моя мечта, и я медленно умираю, стремясь по тоннелю за собственной госпожой, которой готова служить хоть до скончания веков. И это не праздное желание, это моя светлая и непоколебимая мечта. Мечта и вера в будущее, в такое необъятное и ласковое, которому больше не суждено наступить.
Моей головы коснулось нечто холодное, и мне пришлось разлепить мутные от застилающего тумана глаза. Передо мной висел призрак, точнее белесый сгусток света, который и заставил меня оторвать тяжелую голову от каменного пола.
— Дитя, — он неожиданно приобрел безумно красивые черты мужского породистого лица, — открой глаза. Посмотри на меня. Ты же такая юная и такая красивая. Зачем ты мочишь пол слезами? Так не стоит поступать красавицам.
— Я не могу без своей хозяйки, — еще раз всхлипнула я, вещая призраку о своем горе.
— Диктория в печали из-за этого, — нежно коснулся он моей щеки. — Не заставляй ее грустить. Она не хочет видеть тебя у своей могилы целыми сутками. Живым нет места в усыпальнице мертвых. Так что смирись, дитя, и восславь наш славный род. Отныне ты та, кому суждено вернуть нам то, что у нас отняли. Не ты, но твой потомок с нашей фамилией отомстит за все, что было совершено против нашего рода. С этой минуты кровь твоя принадлежит лишь нам одним. Отныне ты и все твои потомки будут являться по крови и праву рождения де Шаларгу. Никто в целом мире не сможет оспорить мое решение. Как только ты очнешься, кровь твоя будет рода моего, память моя будет твоей, жизнь рода моего в твои руки вверяю. И пусть ты и твои потомки прославляют его, и достойна ты будешь быть похороненной тут, но встретимся мы, увы, не сразу. Запомни, дитя мое, на долю твою и потомков твоих выпадет страшное испытание, но де Шаларгу воскреснут даже из пепла и пелены забытья, не забывай этого, девочка.
