Солнце радостно выглянуло из-за облаков, пригрело пробуждающуюся от долгой зимы землю. Был первый месяц весны. С крыш капала искрящаяся капель, и солнечные зайчики весело прыгали с зеркал проезжающих машин на непромытые после зимы окна, иногда скользили по лицам прохожих. И всё вокруг наполнялось трезвонящим, галдящим шумом.
Иннокентию Петровичу несколько дней назад исполнилось семьдесят шесть. Его никто не поздравил, а он и не ждал, знал, что не поздравят. Шаркая, едва отрывая от асфальта тяжёлые ботинки, из которых выглядывали клочки искусственного меха, сгорбившись, опираясь на самодельную трость, он двигался по тротуару вдоль центральной улицы. Старик подошёл к скамейке, стряхнул с неё подтаявший снег и тяжело опустился на разбухшие от влаги деревянные бруски.
Он всегда выбирал именно эту скамью, потому что в здании напротив, на втором этаже, находилось окно кабинета его родного внука. Внук был большой человек. О нём иногда писали газеты. Иннокентий Петрович бережно вырезал все статьи о внуке и хранил в верхнем ящике старого комода. Старик приходил сюда каждый день и без труда находил это самое окно. Он сидел с надеждой, что однажды внук отвлечётся от своих важных дел и выглянет во двор, заметит его, подойдёт.
Разбрызгивая колёсами грязную талую воду, к зданию подъехала машина. Из неё вышел ухоженный красивый мужчина и, не задерживаясь, проскользнул в услужливо открытую охранником массивную дверь. Глаза деда на минуту засияли. Внук скрылся, а старик остался сидеть на скамье.
К полудню солнце пригрело сильней, растопило рыхлый снег, и подошвы ботинок потонули в воде. Иннокентий Петрович задумчиво постучал по асфальту тростью, сжал губы. А когда-то этот человек выгнал в ночь молодую сноху с маленьким ребёнком на руках. Вспоминать об этом было стыдно, в висках стучало. Внук родился нескладным темноволосым мальчонкой, а сноха казалась неискренней, грубоватой девахой. Она робко двигалась по его квартире, молоко у неё постоянно сбегало, мальчик надрывался. И Иннокентий Петрович злился. Он тогда только похоронил жену, и сноха представлялась насмешкой над памятью усопшей. Иннокентий Петрович не хотел признавать себя стариком, а старость, казалось, подкралась и смотрела на него из тёмного угла. И ему стало чудиться, что молодые претендуют на его трёхкомнатную квартиру, заработанную им многолетним нелёгким трудом. Старик представлял себе, как он дряхлеет, а сын со снохой притесняют его. Подросший внук начнёт водить друзей, включать громкую музыку… И не будет у него, Иннокентия Петровича, спокойной старости. Однажды, поскандалив в очередной раз, он выгнал Лариску с ребёнком на руках из дома. И предлог тогда подходящий нашёлся. Из того вечера Иннокентий Петрович помнил только, как сквозняк громко хлопнул входной дверью, за которой скрылась сноха с внуком, а он, рассерженный, ушёл в свою комнату. Лариску Иннокентий Петрович больше не видел.
Молодец она! Хорошо сына воспитала! Старик знал, что у его внука скоро появится ребёнок. Из короткой заметки в газете. Значит, у него, Иннокентия Петровича, будет правнук. И жена внука – такая милая девочка!
Родной сын разменял трехкомнатную квартиру и выделил отцу комнату с соседями. Живя через три остановки, он не ходил, не проведывал отца.
К Ларисе Иннокентий Петрович прийти боялся. К внуку как-то подошёл, дедом представился, а тот на ходу вежливо ответил:
– Извините, я вас не знаю. Ко мне многие в родню набиваются, – и скрылся, как сегодня. Старик ещё несколько раз пытался попасть к внуку в офис. Но его не пускали охранники.
Иннокентий Петрович на мгновенье задремал. Трость выпала из рук, и, поднимая её, он заметил, что рядом, на единственном сухом островке тротуара, сидит чёрный, без единого светлого пятнышка, кот.
Кот был тощий, облезлый и мокрый. Он почти не реагировал на шлёпающих по лужам прохожих, лишь иногда вздрагивал от громких звонков проезжающих трамваев. И хорошо, что он такой жалкий. Кот чем-то напомнил Иннокентию Петровичу его самого, продрогшего, никому не нужного. Старик тихонько позвал кота, вытянув вперёд ладонь, будто предлагая ему что-то. Тот хотел было убежать и уже чуть присел, приготовившись прыжку, но потом, словно передумав, приблизился к скамейке. Иннокентий Петрович положил трость и взял кота на колени. Кот был не молодой и не старый, средний. И это тоже почему-то понравилось старику. Кот шевелил редкими усами, озирался, испуганно прижимая уши.
Начало смеркаться. Из окна напротив никто так и не выглянул, никто не вышел к старику.
Иннокентий Петрович расстегнул пальто и спрятал кота за пазуху. Лишь черная, с расширенными от страха зрачками голова осталась снаружи. Старик встал, опёрся на трость и побрёл прочь. Его ботинки окончательно промокли, да и одежда отсырела, но от маленького шерстяного комочка распространялось какое-то, давно забытое тепло родного существа.
За стеной пьяные голоса горланили хорошо знакомую песню про мороз, слышался звон посуды и глухие удары пляшущих ног. Значит, опять у соседей гости. Старик привык к этому шуму, перестал раздражаться. С котом на руках Иннокентий Петрович незаметно проковылял в ванную, вымыл ему лапы и вытер своим полотенцем.
Кот жадно лакал молоко, не веря в свою удачу, от любого движения старика он вздрагивал, оглядывался. Потом понимал, что у него никто не отнимет еду, и снова принимался быстро лакать. Старик где-то слышал, что не стоит кота кормить молоком, но не удержался и ещё дважды наполнил блюдце.
Иннокентий Петрович сначала уложил на кровать найдёныша, слегка подоткнув одеяло, а потом лёг сам, придвинулся к коту и дотронулся до шерсти кончиками пальцев. Кот блаженно замурлыкал.
Впервые за последние время Иннокентий Петрович, не обращая внимания на всё нарастающий шум застолья, уснул с улыбкой на устах.
