День ли, ночь ли? Окон нет. Утренний холодок и тучный, удушающий запахами воздух. Но, проснулся – значит жив!
Борис встретил очередной свой день в жесткой, слегка пахнущей старостью, постели. Звали его когда-то Борисом Павловичем Сукреевым, тогда, до выхода на долгожданную пенсию. Сейчас он вяло перебирал череду последних событий и вязких снов: пенсию, когда выперли из «скоровской» общаги, скитания среди городских блохастых бомжей, в строительных теплушках, сбор окурков по обочинам дорог. Пара кусков серого хлеба в день и чашка крепкого чая, вместе с теплой одеждой – хорошо! Ежели выпадал измятый пакет растрескавшейся китайской лапши, да три целых сигареты – счастье! Пенсию обыкновенно пропивал с такими же оборванцами, с кем ночевал, за пару недель. Холод теплушек, случайных заброшенных домиков, странным образом стимулировали его иммунитет. Простуда не липла к нему. Заработками не брезговал никакими. Но как ни любил Боря выпить, никогда не прикладывался к неприконченным до донышка бутылкам спиртного, найденных в урнах и пожухлой траве, когда собирал стеклотару. И, не смотря на привычное равнодушие к окружающему, внутреннее чувство стыда превалировало над человеческим достоинством. Он выучился без стеснения просить подаяния на паперти белоснежных церквей и в иных присутственных местах, а стыд оставался…
Потом только Борис очутился в относительно благополучной компании вокзальных ночлежников…
Сны вязкие и липкие, с повторяющимися вспышками событий…
Под утро ему приснился школьный учитель русского языка и литературы, который с выражением рассказывал ему, Борису, о лексиконе пессимистов, о конечности всего сущего.
Есть часто употребляемое в русском разговорном языке слово, с недвусмысленным негативным обозначением конца, окончания какого-либо действа, явления, которое имеет, мягко говоря, черный цвет и емко выражает безысходное, без непременной надежды на лучшее, отношение к жизни у русского человека. Во всевозможных ее проявлениях! Его отношение к работе, учебе, теще, политике государств, чиновниках, врачах, учителях, очередной беременности жены, пище из магазинов, отечественным автомобилям и так далее, вплоть до неудачных стартов космических кораблей любой страны! Определяется все одним словом: конец! Ну, или с вариациями…
Конец – это судьба отдельно взятого человека и сообщества нас, в целом; как для избранных, судьба – это Солнце.
Конец – это выражение нашего отношения к окружающей действительности, происходящим в мире событиям.
Конец – это состояние обычного или необычного русского человека, с момента его внутриутробного развития до обращения в прах земной!
Неприятное слово!..
Борис окончательно очухался ото сна, и сразу почувствовал сухой жар центрального отопления со стороны лица, и некоторый холод, со спины.
Вытянулся во весь свой небольшой рост. Левая половина лица слегка подмерзла. В остальном – терпимо! С залежалой болью во всем теле, Борис повернулся на другой бок, спиной к отоплению, обозрев своих спящих ночлежников, собутыльников и собеседников. Что-то мешало в ногах. Лоскутное одеяло. Кто-то из сердобольных баб накрыл его, чуть тронутые артритом, ноги.
Борис еще раз потянулся и сел на своей деревянной кушетке.
Понудив прочитать про себя несколько фраз утренней молитвы, Борис вышел на середину квадратной комнаты, соседствующей с узлом центрального отопления большого жилого дома. Со всех сторон, у теплых бетонных стен, где сплелись трубы, приткнулись всевозможных конструкций лежанки – деревянные, металлические. На них, закутавшись в замусоленные одеяла, спали люди.
Посередине зала, у длинного стола, было прохладнее, чем у стен.
Он подошел к большому осколку зеркала, взглянул на несколько дней не бритую физиономию, длинные неубранные волосы. Потом достал из кармана старинные, серебряные часы-луковицу, и громко крикнул:
– Тунеядцы и алкоголики, подъем!
С одной стороны в него полетел зимний ботинок, с другой – раздались маты, кто-то продолжал тяжело и похмельно спать, и только справа от него хриплый, женский голос спросил:
– Что, уже час, дядя Боря?
– Нет, спи!
Борис полез в свою клетушку, занавешенную шерстяным одеялом, навсегда позаимствованным в вагоне поезда дальнего следования. Достал с примитивной фанерной полочки над кроватью многоразовый бритвенный станок, подумал, и положил его обратно. Щетина позволяла обождать. Потом отпер маленький, добротный деревянный сундучок, стоявший около стены. Там, в кармане джинсов, на самом дне, нащупал тощую пачку денег, сунул их в карман.
– Кто на работу?
В ответ – молчание. Дядя Боря достал из сундучка полупустой увесистый альбом для монет, сунул в карман своего пальто.
– А я пошел, – негромко сказал Борис.
– Дядя Боря! А ты меня с собой не возьмешь сегодня? – спросил тот же хриплый, но мягкий и высокий, очень своеобразный, женский голос.
– Нет! Сегодня не возьму! – ответил он. – Ты еще пьяна, со вчерашнего.
– Дядя Боря! Пока я умоюсь, я приду в себя!
– Нет, дорогая Вика, я сегодня буду работать один.
Борис подошел к громоздкому умывальнику, секунду поколебавшись, вымыл все-таки голову. Растерся, расчесался. В огромном старом и скрипящем шкафу подобрал одегу, висевшую среди прочих. Решил надеть зеленый вязаный свитер, видавший хорошие времена серый велюровый пиджак, замотал шею длинным голубым шарфом, с французским узлом, и увенчал свой уличный «прикид» длинным серым осенним пальто, приподняв чуть засаленный воротник. На ноги – старенькие коричневые полусапожки, куда заправил джинсы. Головной убор Боря не признавал в любую погоду: недостоин, ибо холоп все равно перед барином шапку – да оземь! Да на колени… А кругом – одни баре, с квартирами, машинами!.. Нет, не зависть кренила Бориса к земле, не зависть! Кому завидовать? Смешно завидовать тем, кого презираешь…
– Дядя Боря, а ты, правда, врачом всю жизнь работал? – туманным, сонным голосом, спрашивала Вика, пока он сушил волосы. – Вообще, в чем счастье, ты-то знаешь?
– Детка, Викуля! – разглядывая себя в разбитое зеркало, отвечал Борис. – Счастье – твой дом, твои дети от любимого мужа, и сад, посаженный тобой, вокруг твоего дома… Впрочем, все это – тавтология, причем утопическая… Я ушел!
– Тавтология, тавтология, – забываясь в похмельном сне, несколько раз сладко, как пережевывая горький, но такой вкусный, шоколад, повторила Виктория.
Борис вышел из бункера теплоцентрали через противно скрипящую металлическую дверь, и попал в длинный узкий коридор, выводящий из цокольного этажа, по лестнице, на улицу.
«Надо бы смазать» – индифферентно подумал он.
Яркий свет дневного солнца заставил его на минуту прищурить глаза. Очки, с затемненными стеклами, он как-то забыл, памятуя о вчерашнем мрачном, ветреном и хмуром дне. Взглянул на часы: два, пополудни, и пошел в сторону районного Дворца культуры, где каждый день собирались к трем-четырем часам нумизматы и мелкие антиквары. По старой памяти, дядя Боря не брезговал своими знаниями в области нумизматики, и надувал неискушенных клиентов, читая короткие нотации по истинной ценности вложений в нумизматические коллекции и антиквариат.
