Я люблю смотреть на твое лицо. Всегда любил. Когда тебя впервые вынесли из инкубатора и положили на колени нашей матери, ты разительно отличалась от других младенцев-элле. Естественные роды для нашей расы давно сменились инкубацией, но младенцы, которых выносили из барокамер, продолжали удивительным образом походить на тех, кто был рожден из утробы женщины, через муки и боль. Я не раз видел их изображения в исторических медицинских атласах. К моменту твоего появления на свет я уже вступил в должность управляющего лесным королевством, поэтому должен был знать обо всем на свете.
Ты не была похожа ни на одного младенца из когда-либо виденных мной. Твоя кожа не была ни синей, ни красной – она была гладкой и белой, а крошечный нос усеивали брызги рыжих веснушек. Наша мать заговорила с тобой – а ты раскрыла глаза – тогда еще небесно-голубые, но удивительно ясные. И улыбнулась нам. Глядя на тебя, я вдруг подумал, что узнал бы тебя из сотни тысяч других детей – по глазам и улыбке. И сказал бы: вот она. Моя сестра. Лучшее из того, что можно было сделать с генетической информацией моих родителей.
Я вижу твое лицо всякий раз, когда у меня хватает смелости посмотреть на себя в зеркало. Но особенно ясно – сегодня, когда сжимаю в руках кулон. Он висит у меня на шее на тонкой цепочке из белого золота, похожей на хвост кометы. Он отлит в форме небольшой планеты. Это особенное небесное тело: его основа покрыта темным золотом, а вокруг – кольца, усыпанные бриллиантовой крошкой. Планета, окруженная кольцами из блестящей пыли. То, чего уже не существует.
Кулон мне передал Тамлин. Твой нареченный, мой друг, мой король и лучший ювелир в Аэд. Однажды вечером он пришел ко мне с приветом от тебя. Он давно не заходил ко мне, кажется, целую вечность. Я бы не сказал, что готов был его видеть. Я просто не знал, что ему сказать. Как смотреть ему в глаза, ведь при взгляде на меня он наверняка увидит тебя. И это будет невыносимо больно.
Но он пришел. И протянул мне твой привет – узкую коробку, обитую пурпурным бархатом.
– Иффэн заказала это для тебя, – сказал он мне тогда. – Мы не успели обсудить детали. Поэтому получилось то, что получилось.
Я считаю, что я очень хорош в том, чем занимаюсь. Я постоянно совершенствуюсь в мастерстве межличностных отношений, мне знаком тысяча и один способ усмирения эмоций. Но в тот момент мое сердце дрогнуло. Я думал о том, что даже будучи неизмеримо далеко от меня, ты все еще продолжаешь заботиться обо мне. Хотя это я должен был бы заботиться о тебе. Всегда тебя оберегать – такова обязанность старшего брата.
Мое сердце дрожало, когда я протягивал руку к бархатной коробке. Я велел ему успокоиться, но сердце не слушалось. И я подумал – вот он, момент профессиональной несостоятельности. То, чего я всегда так боялся. Но я и понятия не имел, насколько ты в бесхитростной своей простоте окажешься мудрее и искуснее меня. И сумеешь сделать так, чтобы мое мятежное сердце мгновенно обрело покой. Без единого слова.
Каждая великая история начинается с потрясения. Самым большим потрясением в жизни стал для меня твой подарок. Несмотря на то, что за две недели до него мне довелось пережить твою смерть.
В тот день работать мне не хотелось. Работа всегда у меня есть, ты же знаешь. Но в лесах четвертую неделю стояла невыносимая жара, и она высосала из меня все силы. Время до полудня я провел в саду у пруда – листал прошлогодние обменные отчеты и выискивал несостыковки, которых там, конечно же, не оказалось. Пустое, но придающее уверенности и удовлетворения занятие.
После полудня небо заволокли тучи, завыл ветер, началась гроза. Я хотел бы сказать, что необъяснимая тревога сжала мне сердце, но нет. Я ничего не почувствовал, не предугадал, не увидел. Несмотря на то, что утром в приемную заглянул Иннельдиль Виртаэн и рассказал про свой странный сон. Говорящему с Бездной приснилось, что он стал девятихвостым лисом, у которого отобрали, а потом безжалостно растоптали его жемчужину. Я не придал значения его словам. Он и сам не до конца был уверен в том, что его сон что-то значил. Позднее в книгах сейде по семантике я расшифровал его значение, но было уже поздно.
