Все знают, что самое зловредное подразделение зоны – это оперчасть. По роду своей деятельности оперативники занимаются профилактикой и дознанием всех правонарушений на территории исправительно-трудовых учреждений. Понятно, что работа оперчасти связана с доносительством, шпионством и провокациями, которые, – так или иначе, – создают проблемы всему зековскому сообществу. Зная это, нормальные зеки обходят оперчасть десятой дорогой, – что, впрочем, не мешает им, действуя на опережение, устраивать операм мелкие подлости.
Я отличался от остальных зеков. Я не боялся оперов и не собирался действовать на опережение. Уже на второй день моего пребывания на зоне наши с оперчастью отношения сложились раз и навсегда, – причём, самым удачным для меня образом. Их направленность задал местный опер, появившийся в зоновском карантине для знакомства с новоприбывшими «этапниками».
Молодой лейтенант с прыщиками на розовой мордашке заметно волновался. Беседу он начал с примитивной, как здесь говорят, «мусорской прокладки».
– Как нам известно, – вкрадчиво начал опер, – виновным вы себя не признаёте…
Ну-ну. К чему это он?
– Не признаёте, – повторил опер. – Значит, с настоящими преступниками вас ничего не связывает. С теми, кто прямо и однозначно нарушает законодательство Украины…
– Естественно, – согласился я. – С теми – ничего.
– Очень хорошо. Выходит, мы в вас не ошиблись.
Налаженный контакт с малоопытным этапником преобразил опера. Из понятливого собеседника он превратился в полномочного представителя власти.
– А раз так, – с нажимом продолжил опер, – вы обязаны сообщить обо всех известных вам преступлениях, пока ещё не раскрытых нашими органами правопорядка. Правильно?
Вот оно что. Понятненько.
– Итак, – ещё напористей зазвенел лейтенантик, придавая своей мордашке выражение дьявольской проницательности. – Если что знаете, рассказывайте. Давайте, давайте. Я слушаю!
Ладно. Слушай. Только внимательно.
– Знаю, – выдохнул я, поедая собеседника по-швейковски честными глазами. – Особо тяжкое преступление. Знаю имя преступника. Знаю, где скрывается. Всё знаю. Записывайте.
– Понял, – посерьёзнел опер. – Записываю.
– Государственная измена, – начал я. – Коррупция. Взятка в особо крупных размерах. Миллионы. В долларах, фунтах и юанях, – тут я понизил голос и воровато оглянулся. – Дело государственной важности. Полная тайна. Наша жизнь в опасности. Нужен надёжный человек. Только Генеральному прокурору. Из рук в руки. Понимаете, о чём я?
Опер отложил ручку и посмотрел на меня исподлобья.
– Конкретней, – сказал он. – Имя преступника?
– Звягильский, – ответил я. – Ефим Абрамович Звягильский.
– Понял, – застрочил по бумаге опер. – Звягильский… Миллионы… Это хорошо. Очень хорошо… Хотя, – тут он упёр глаза в потолок и задумался. – Если ваш Ефим цеховик, валютчик, или, скажем, барыга… Тогда это не пройдёт. Это сейчас бизнес называется. Капитаны экономики, ага…
– Какой там цеховик? – жарко зашептал я. – Бери выше. Министр топлива и энергетики. Бывший директор Лисичанского нефтеперерабатывающего завода. Хозяин донецкой шахты имени товарища Засядько. А кроме того, – владелец сети нелегальных копален и организатор преступной группировки, состоящей из крупных уголовников, депутатов всех уровней, чиновников высшего ранга и министров. В данное время скрывается от правосудия на должности депутата Верховной Рады Украины. Спекулирует давними отношениями с руководящими сотрудниками Администрации президента. Записывайте. Диктую по фамилиям…
– Чего-о-о? – на лице опера отразилось замешательство. – Вы что, с ума сошли?
– Ни в коем разе. Как сознательный гражданин, в котором вы не ошиблись…
– Э-э…
– … и согласный временно забыть о своём незаконном осуждении продажными оборотнями, – зачастил я, – а также полностью поддерживающий идею правового государства, уф-ф, я обязан требовать от вас возбуждения уголовного дела по факту наличия признаков коррупционной составляющей…
– Ух-х-х…
– … в действиях государственного чиновника, незаконно использовавшего своё служебное положение с целью получения неправомерной выгоды…
– Ох…
– … и самонадеянно пытающегося увильнуть от наказания за свои преступления под прикрытием депутатской неприкосновенности, уф-ф…
Я посмотрел на опера чистыми глазами и уточнил:
– Депутатської недоторканості, якщо мовою Конституції України. ВСЁ!
– Недоторканості- тихо повторил опер и помотал головой. – Ну, и…
– Ну, и Антимонопольный комитет Украины, из-за недобросовестности,… да что там недобросовестности, ТРУСОСТИ! – воскликнул я, – да-да, именно трусости его руководителей, отказался информировать Генпрокуратуру о преступлениях Звягильского. Но вы-то, вы, гражданин начальник, совсем не такой. Вы не спустите это дело на тормозах. Внесёте свой вклад в борьбу за правовое государство… Свою, так сказать, посильную лепту…
– Лепту? – опять всполошился опер. – Вклад? А при чём здесь Антимонопольный комитет?
– Как это «при чём»? – я пожал плечами. – В этом комитете я работал, вы в моём деле посмотрите.
– Ага, вижу, – облегчённо вздохнул опер. – Хоть это понятно. Ну, работали вы там. И что? В чём, собственно, дело?
– А вот в чём, – хрипло заговорил я. – Как я выяснил, этот самый министр Ефим заключил с Грецией контракт на поставку сумасшедшей кучи бензина. Произведённого, между прочим, на Лисичанском заводе, где наш подозреваемый директорствовал двадцать лет. В контракте оговариваются параметры бензина и жёсткие санкции за их несоблюдение. Настолько жёсткие, что мировая практика международных поставок аналогов таких санкций не знает. Например, за снижение октанового числа Украина обязуется отдать Греции весь бензин бесплатно, да ещё выплатить какому-то греческому Засракису хрен знает сколько миллионов долларов штрафа. Так всё и случилось. С октановым числом Лисичанск облажался, Украина деньги выплатила, а Греция бензин забрала. Ну, как?
– А что – как? – пожал плечами оперок. – Международные соглашения надо выполнять. Мир наживы и чистогана. Понятное дело.
– В том-то и дело, что понятное, – вкрадчиво и зловеще нашёптывал я. – Понятно, что Лисичанский завод, с его устаревшим оборудованием, в принципе не имел технологической возможности произвести бензин с теми параметрами, которые были оговорены в контракте. В контракте, который подписал его бывший директор. Тот самый, который знал этот завод как свои пять пальцев. Который, заступив на должность профильного министра, не выделил ни копейки денег на его, завода, модернизацию. То есть, подписывая контракт, он заведомо обрекал Украину на многомиллионные штрафы и потерю крайне необходимого всем нам топлива. Знал об этом и, всё-таки, – подписал. Или не знал? Или знал? Ну, думайте, думайте, это же так просто…
