Авторы не пропагандируют, не стараются сделать БДСМ популярным и не предлагают пробовать на себе.
В жизни всё и всегда начинается с первого взгляда. С того самого первого взгляда, который вдруг выхватывает из общей массы нечто такое, что больше никто не заметил, – и вот тут ты осознаешь, что с этого момента начинается новая глава, новая история. Возможно, самая главная в твоей судьбе.
Смысл выражения «Жизнь заиграла другими красками» я в полной мере осознал еще в семнадцать лет, начав ходить на подготовительные курсы в мединститут. Это было как вспышка, как яркий свет, от которого на секунду слепнешь, а потом не можешь видеть ничего вокруг. Ничего – кроме этого лица, склоненного над тетрадью, тонкой шеи в воротничке кофты, запястья руки, сжимающей ручку. Помнишь две родинки на шее справа – одна над другой, шрам на правой руке – небольшой, с горошину, потому что видел его, когда в автобусе она взялась рукой за поручень, и рукав куртки чуть сполз.
Я, кажется, и теперь помню то ощущение, с которым бежал домой с остановки после первого занятия. Мне хотелось немедленно взять карандаш и запечатлеть на бумаге всё, что я сегодня увидел, потому что очень страшно было растерять, не запомнить.
Ничего не ответив маме, встретившей меня каким-то вопросом в прихожей, я сбросил кроссовки и куртку и ринулся в свою комнату, запер дверь и, включив свет, укрепил на мольберте чистый лист. Штрих, еще один, еще… Вышло вроде похоже – ну, во всяком случае, так, как я запомнил.
С этого вечера так и повелось – возвращаясь с курсов, я первым делом зарисовывал всё, чем успел напитаться за полтора часа, и только потом выходил в кухню ужинать. Родители многозначительно переглядывались, но вопросов не задавали. Я же сам и раньше ничего особенно о себе не рассказывал, а теперь вообще хотел, чтобы меня как можно меньше о чем-то спрашивали. Рисунки, как вещественное доказательство моей новой жизни, я прятал в антресоли, к задней стенке – так было больше шансов, что мама их не обнаружит.
…На четвертом уроке – кажется, это была химия, – я вдруг забеспокоился. Причин для этого не было, химию я знал хорошо, никакая контрольная или вызов к доске не могли выбить меня из равновесия. А под ложечкой сосало, ныло от неприятного предчувствия. И я вдруг вспомнил – мольберт. На нем остался вчерашний рисунок, я забыл снять его и убрать в антресоли! Еле досидев до конца занятий, я ринулся домой, даже не попрощавшись толком с пацанами.
Мольберт стоят повернутым к стене, когда я уходил утром, это я помнил совершенно чётко – на нем остался незаконченный набросок, не хотелось, чтобы мама или отец, войдя в комнату, увидели это. А сейчас он был развернут ко входу, и с белого листа на входящего оглядывалась через плечо девушка. Прорисован был только профиль, остальное пока еще жило в набросках, но выглядела она как живая.
– Кто это, сынок? – спросила, выходя из кухни, мама, и я вздрогнул:
– Никто. Это ты мольберт трогала? Я ведь просил.
– Хотела ковер почистить.
– Мама! Я сам у себя убираю, ты забыла? – внушительно произнес я, поворачивая мольберт к стене.
– Так и не скажешь, кто это?
– Просто девушка, – буркнул я, стягивая свитер и стараясь не поворачиваться к маме лицом, чтобы не увидела, как я покраснел.
Это была не просто девушка – ну, для меня, во всяком случае, уже три недели она не была «просто», хотя практически не замечала меня. А я считал часы до момента, когда нужно будет выбегать из дома и нестись на автобусную остановку, запрыгивать в автобус и с колотящимся сердцем гадать – сядет ли она на своей остановке в этот же автобус, или я смогу увидеть ее только в здании медицинского института.
Помимо выпускного класса школы и подготовительных курсов трижды в неделю, я еще заканчивал художественную школу, там тоже близились экзамены. Свободного времени практически не было – я или зубрил химию с биологией, или стоял часами за мольбертом, или мотался на другой конец города, где располагалась медицинская институт. Казалось бы, всё это должно было выматывать так, чтобы единственной мечтой была кровать и подушка, но нет. В начале октября у меня появилась Машка – ну, как «у меня»… Не у меня, конечно, а просто появилась, и я потерял голову, сон, покой и аппетит. На листах, укрепленных на мольберте, всё чаще вместо пейзажей или анатомических набросков появлялся ее профиль, ее тонкая шея в воротничке кофты, просто какие-то наброски карандашом, в которых угадывался ее силуэт.
Я и в художке часто, забывшись, рисовал что-то похожее, даже не придавая значения тому, что тема была задана совершенно иная. Конечно, это не могло остаться незамеченным.
– У тебя, Денис, стали хорошо получаться такие наброски, – преподаватель живописи стояла у моего мольберта и с интересом рассматривала карандашный набросок женского профиля. – Много чувства в работе.
Я, кажется, покраснел, потому что это было именно то, о чем она говорила. На белом листе ясно угадывались Машкины черты – ее нос, ее скула, ее маленькое ухо с сережкой, ее прядь волос, выпадавшая из любой прически. Мне казалось, что прежде я не видел девушки, привлекавшей бы меня с такой силой.
– Ты научился подмечать то, что у человека внутри, – продолжала преподаватель, рассматривая набросок. – И это внутреннее ты очень хорошо переносишь на бумагу, настолько, что оно значительно превосходит внешнее. Я вижу эту девушку, я ее чувствую, она мне интересна – понимаешь, о чём я?
Я кивнул. Мне и самому хотелось бы получше узнать эту девушку, которая не подпускала меня ближе, чем на вытянутую руку. Не знаю, почему, но она оставалась совершенно равнодушной к моим знакам внимания, к каким-то попыткам сблизиться. Это задевало – летом у меня случился первый опыт с женщиной, потом были еще и еще, и я чувствовал себя уже знатоком и, кстати, отказов до этого момента не получал, а тут…
Вот тут у меня вышел облом. Машка совершенно мной не интересовалась, это было так очевидно, что я злился. Та же Сашка, ее подружка, всем своим видом и поведением демонстрировала готовность к чему угодно, а эта… Даже в автобусе, когда мы возвращались домой после курсов, она умудрялась встать так, чтобы не быть прижатой ко мне, и потому рядом оказывалась Сашка, совершенно беззастенчиво влипавшая в меня при любой возможности. Меня же от этих прикосновений в буквальном смысле перекашивало – Сашка мне не только не нравилась, она меня чем-то отталкивала. Она была простая и понятная, даже какая-то примитивная, как будто имела всего два рефлекса – жевательный и тот, что отвечает за размножение, и это коробило еще сильнее.
Машка была совсем другая. В ней чувствовалось что-то такое, что тянуло меня к ней как магнит, я не мог сопротивляться этой тяге и совершенно не хотел. При этом, стоило мне сделать лишний шаг навстречу, как я тут же буквально налетал грудью на забор с торчащими из его досок гвоздями – таким взглядом могла окатить меня Машка.
