Отрывок из расшифровки: «Пересмотр дела: убийство Чака Бурмана», серия 1: «Введение в убийство Чака Бурмана», 7 сентября 2015 года
У Чарльза «Чака» Бурмана не было врагов. Добродушного профессора, преподававшего американскую историю в небольшом гуманитарном колледже на Среднем Западе, уважали коллеги и любили студенты. Каждый год учащиеся исторического факультета колледжа Элм-Парк выбирали любимого профессора при помощи неформального голосования, и Чак Бурман неизменно становился победителем. Не меньшим авторитетом пользовался профессор и у себя в городке Элм-Парк, Иллинойс. По воспоминаниям жителей, Чак Бурман безвозмездно участвовал в различных волонтерских проектах, таких как организация ежегодного городского парада на Хэллоуин, распространение лотерейных билетов в поддержку местного центра искусств и дежурство за кассовым аппаратом на библиотечной распродаже. Даже семейная жизнь Чака Бурмана выглядела идиллически: молодая красавица-жена и две обожающие его послушные дочери.
Чак Бурман являлся живым воплощением американской мечты. Однако 19 октября 2002 года этого популярного и душевного человека настигла преждевременная смерть – его застрелили в затылок, в упор, на собственной кухне.
По обвинению в убийстве арестовали соседа, семнадцатилетнего Уоррена Кейва. Его признали виновным. Сейчас он отбывает пожизненное тюремное заключение.
Убийство Чака Бурмана – преступление ужасное и бессмысленное. Утешает одно – справедливость восторжествовала, верно?
Верно?
Вот только что, если Уоррен Кейв этого не делал? Вдруг он отбывает наказание за убийство, которого не совершал?
Меня зовут Поппи Парнелл, и с вами «Пересмотр дела: убийство Чака Бурмана». Следующие недели я посвящу поиску ответов на эти – и другие, возникающие по ходу, – вопросы. Моя цель? Пристально изучить слабые доказательства, которые погубили, возможно, невиновного, а также выяснить правду – или похоронить наконец все сомнения – о той роковой ночи в октябре 2002. Надеюсь, вы составите мне компанию на этом пути.
После полуночи ничего хорошего не происходит. По крайней мере, именно так тетя А. когда-то отвечала на наши просьбы вернуться домой попозже. Мы фыркали, закатывали глаза и с надрывом объявляли, что она губит наши отношения с друзьями, однако со временем я убедилась в тетиной мудрости. Между полуночью и рассветом случаются только неприятности.
Поэтому при звуке телефонного звонка в три часа ночи я первым делом подумала о плохом: «Что-то произошло».
Машинально потянулась к Калебу – и рука нащупала лишь холодную простынь. Дыхание перехватило, и лишь через мгновение я вспомнила: Калеб три недели назад уехал инспектировать гуманитарных работников в Демократическую Республику Конго. В полудреме я сообразила, что там сейчас восемь утра. Он, видимо, забыл про разницу во времени или неправильно ее посчитал. Правда, такие ошибки ему не свойственны.
Телефон зазвонил вновь, я схватила трубку с поспешной радостью, с нетерпеливым предвкушением – сейчас услышу знакомый новозеландский акцент Калеба, сейчас он мягко скажет:
– Джо, любимая.
В трубке была тишина. Я разочарованно вздохнула. Звонкам Калеба из-за границы часто сопутствовали невыносимое запаздывание слов, эхо и странные щелчки, но в эту поездку помехи досаждали нам постоянно.
– Алло? Калеб? Связь плохая…
Слова еще не успели сорваться с губ, а я уже заметила отсутствие помех на линии. Связь была прекрасной. Настолько прекрасной, что я даже слышала дыхание на другом конце трубки. И… еще какой-то звук. Что это? Я напряженно прислушалась. Похоже… кто-то напевает с закрытым ртом? Хотя мелодия знакомая, толком не разобрать. По спине пробежали мурашки.
– Калеб, – вновь позвала я. – Я кладу трубку. Если ты меня слышишь, перезвони. Я по тебе скучаю.
За секунду до того, как я нажала отбой, из трубки донесся тихий женский голос, знакомый до умопомрачения:
– Я тоже по тебе скучаю.
Я выронила телефон. Руки дрожали, сердце выскакивало из груди. «Просто помехи», – сказала я себе. Эхо моих же собственных слов. Не было никакого «тоже». В конце концов, сейчас три часа утра. Звонила не она. Прошло десять лет, она не стала бы мне звонить, тем более вот так.
«Произошло что-то плохое».
Я открыла на телефоне список входящих звонков. Не обнаружила никаких подсказок, лишь расплывчатое «НЕИЗВЕСТНЫЙ НОМЕР».
«Произошло что-то плохое», – вновь подумала я и тут же строго себя одернула. Звонил Калеб, просто отвратительная межконтинентальная связь, обычное дело.
Однако заснуть я смогла лишь после второй дозы сиропа от кашля.
* * *
Проснулась я почти в одиннадцать, и при свете дня таинственный ночной звонок показался лишь дурным сном. Я без тени сомнений отослала коротенькое электронное письмо Калебу («Жаль, ночью не поговорили из-за плохой связи. Жду новых звонков. Целую») и зашнуровала кроссовки для бега. В дверях старинного особняка, расположенного в районе Коббл-Хилл, остановилась поболтать о погоде с пожилой соседкой с первого этажа, затем рванула в сторону набережной, к парку Бруклин-Хайтс-Променад.
Два года назад, когда мы с Калебом переезжали из Окленда в Нью-Йорк, я предвкушала гламур повсюду, даже в повседневной жизни. Представляла, как стану рассматривать новейшие образцы искусства по дороге к поезду, привыкну выбирать негибридные помидоры бок о бок с Мэгги Джилленхол на бруклинском сельскохозяйственном рынке и буду наслаждаться великолепным видом на статую Свободы во время пробежки по Бруклинскому мосту. В действительности же стрит-арт в основном сводился к меловым квадратам для игры в классики да редким надписям краской на мусорных баках. Я ни разу не покупала негибридные помидоры на сельскохозяйственном рынке, потому что цена на них была совершенно астрономической, а знаменитость я встречала лишь одну – героиню телешоу «Настоящие домохозяйки» (которая, надо заметить, очень громко возмущалась ценой на эти самые помидоры). Пробежки по Бруклинскому мосту оказались хорошей идеей в теории, но ужасной – на практике. На мосту вечно толпились туристы с фотоаппаратами, велосипедисты и просто гуляющий народ. Мне гораздо больше понравился спокойный Променад – с широкой дорожкой вдоль берега реки, восхитительным отсутствием туристов и не менее восхитительным видом.
Домой я вернулась потная и взбодрившаяся, времени хватило лишь на то, чтобы принять душ и соорудить бутерброд, – меня ждала вторая смена в книжном магазине. В детстве я свято верила, что каждый день буду ходить на работу в костюме и на шпильках (варианты воображаемого одеяния менялись вместе с моим настроением, но часто напоминали наряды Кристины Эпплгейт в сериале «Не говори маме, что няня умерла»). Я-подросток пришла бы в ужас, увидев себя-тридцатилетнюю на работе в джинсах и кедах, и наверняка сочла бы это провалом. Однако меня совершенно устраивала работа в книжном магазине, хоть она и не соответствовала придуманному когда-то образу. На заре нашего пребывания в Нью-Йорке я попробовала найти какую-нибудь административную должность и обратилась в агентство по временному трудоустройству, но там меня довели до белого каления, а вскоре я узнала о вакансии в книжном магазине рядом с домом. Я начала с нескольких часов в неделю, одновременно подрабатывая баристой, и постепенно увеличила нагрузку до полной рабочей недели. Я любила проводить время в книжном магазине, любила бродить среди историй и помогать покупателям в поиске книг. В минуты затишья читала биографии американских президентов и мысленно твердила: однажды я все-таки найду применение своему историческому диплому, полученному онлайн.