Просыпаюсь – печенка екает,
Лунный свет изо всех щелей.
Это кто там по крышам грохает,
Кто пылит веерами ушей?
Чую запах дерьма и древности,
Теплой шерсти и молока,
Брешут карты земной поверхности,
Нет доверия им пока.
Серых призраков бивни белые,
Над ночною землей парят
В небесах ничегонеделания
И зрачками штормов глядят
Прямо в душу. О древнем племени
Не дает позабыть азарт.
Жизнь полнее в прошедшем времени,
Карты лучше с изнанки карт.
Стивен Кинг. Храм из костей[1]
Пролог
Ребятишки – класс второй, наверное – столпились вокруг статуи слона, прикрытой чуть светящимся колпаком силового поля. Разноцветный пластик фигуры потрескался и потемнел от времени, края хобота-горки облупились. Детишек наверняка привезли на экскурсию из какого-нибудь приморского летнего пансионата.
– До падения метеорита здесь, на побережье, стояли курорты и базы отдыха, – рассказывала экскурсовод, приятная девушка года на два старше меня. Волосы ее были стянуты в длинный хвост, черная челка падала на нос, закрывая пол-лица. Музейная голубая униформа ладно сидела на ее крепкой фигурке. – За время Бесконечной зимы произошло общее падение нравов и культуры, многие знания были утеряны. Когда наши предки снова вернулись сюда, они приняли фигуры, обнаруженные ими в парке аттракционов и уцелевшие во время пожаров, землетрясений и цунами, за статуи богов. Особое впечатление на них произвела прямая двадцатиметровая водная горка в виде слона и тридцатиметровая спиралевидная в виде змея…
Я подмигнул ей. Но девушка не заметила – была слишком занята. Я обошел малышей и двинулся в следующий зал. Там находились изображения богов, которых вельче сделали уже самостоятельно – из камня, глины, бивней нарвалов и моржей. Здесь стояла и моя любимая фигура. Я всегда, когда приезжал на каникулы к отцу, первым делом заглядывал в музей и навещал этого слоноголового воина, вырезанного из бивня огромного моржа.
Кервин знал об этом.
– Ты же пойдешь в музей? – сказал он, когда звонил мне вчера. – Загляни в кафе, поболтаем.
– О чем? – спросил я.
– Один человек хочет с тобой познакомиться. Мы тут команду собираем… В общем, приходи к одиннадцати!
Он отключился. Я не собирался вступать ни в какую команду. Тем летом я окончил колледж и приехал к отцу, чтобы устроиться на работу в генетическую лабораторию при рыбоводческом хозяйстве. Не могу сказать, чтобы мне легко это далось. Мать была категорически против. Но я так решил еще год назад, и ей так и не удалось переубедить меня, хотя все это время она ездила мне по ушам, какую замечательную карьеру я бы мог сделать в кино.
– У тебя есть Мелисанда, – отвечал я обычно.
– Она еще маленькая! – стандартно возражала мама. – А у тебя такая фактура, Авенс!
У меня светлые волосы, темные глаза и брови. Как и многие ребята, я занимался телостроительством, но без фанатизма. Однако тренировки и спелеотуризм, которым я увлекся лет с двенадцати, не прошли даром.
– О да. Всю жизнь играть злодеев, маньяков и странных ученых, – кивал я. – Отстань, мама. Я не буду торговать своим телом.
– Но продавать себя все равно придется!
– Да, – соглашался я. – У меня еще и мозги есть.
Класса до четвертого в школе я откровенно скучал – пока не началась генетика. Тут я оказался лучшим, как на лабораторных, так и на теоретических занятиях. Мне нравилось лепить всяких зверюшек. Классный наставник посоветовал мне после шестого класса идти в биотехнический колледж. Я так и сделал. Рыбоводческое хозяйство «Медуза» заказало мне соггота, который и стал моей дипломной работой. «Медуза» купила патент на моего соггота, а меня пригласили на работу, пока в качестве младшего лаборанта.
Четырехметровая статуя стояла в середине сводчатого зала. Она изображала воина в набедренной повязке и пластинчатом доспехе. На голове у него был шлем, весьма смахивающий на современный противогаз, обильно увешанный трубочками и пружинками, а вместо дыхательной трубки был ребристый ствол пулемета. На выпуклых кругах глаз чернели глубоко вырезанные кресты. По обеим сторонам хобота-пулемета находились бивни. Когда-то их выкрасили в красный цвет. И эта краска, хотя со временем потемнела до буро-алого, не облупилась. Разумеется, девочка с хвостиком, бодро тараторившая в соседнем зале, описала бы его иначе. Зооморфизм, тотемизм, анимализм… Но я всегда видел его именно так. Для того чтобы увидеть воина целиком, надо было подняться на галерею, опоясывавшую зал на уровне первого этажа, что я и сделал. Я оперся на перила.
– Привет, – сказал я ему.
Он, как всегда, промолчал. Лишь поблескивала темная краска на бивнях. Кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся и увидел Кервина. Тут я вспомнил, что вход в кафе находится метрах в пятидесяти отсюда, между ларьком сувениров и выставкой образцов магматических пород. В первый момент я не узнал парня, с которым в детстве собирал ракушки на берегу, нырял с прибрежных скал и играл в прятки на Кладбище Морских Тварей. Кервин всегда был худеньким парнишкой, едва достававшим мне до плеча. В драках его сшибали с ног первым. А теперь передо мной стоял здоровяк, живая груда бугрящихся мышц. Из-за малого роста Кервин казался квадратным, как борцы вельче на старинных фресках. Кервин явно посвятил последний год телостроительству.
– Пойдем, – сказал он. – Нас уже ждут.
– Даже боюсь теперь сказать тебе «нет», – ответил я.
Кервин расплылся в довольной улыбке, когда мы проходили мимо ярко подсвеченной витрины сувенирного ларька – зажигалки в виде мужчин с огромными фаллосами, тарелочки с аутентичным узором, маски с перьями, бронзовые змеи, амулеты в виде клыков с резьбой. Я с надеждой осведомился:
– Надеюсь, человек, который хочет со мной познакомиться, – это такая, с черным хвостиком?
Это было вполне возможно – экскурсия уже могла закончиться. Кервин понимающе вздохнул и отрицательно помотал головой. Мы подошли к столику, за которым сидел рыжий мужчина с раскрытым планшетником. Отсюда тоже был виден мой воин – хотя и в несколько непривычном для меня ракурсе. Мужчина смотрел на статую и, видимо, о чем-то размышлял.
– Вот он, – обратился Кервин к мужчине.
Мы были еще не знакомы, но то, как он смотрел на мою любимую статую, уже вызвало у меня симпатию. Приятно разделить с кем-то свою любовь к прекрасному. Мужчина оторвался от созерцания воина и перевел взгляд на меня. У него было удивительно добродушное лицо, очень белая кожа, как часто бывает у рыжих, и светлые, почти прозрачные глаза. На вид я бы дал ему лет двадцать пять. Самый удачный возраст – он казался мне достаточно взрослым, чтобы я его слушался, но еще не выглядел в моих глазах старым занудным пнем. Он был худым и, как выяснилось позже, довольно высоким парнем. Про таких говорят, что они будто из железа сделаны.
