Жарким летним днём двадцать седьмого июля в Москве старшина Прокопчук стоял на посту. По Тверской по плавящемуся асфальту ползла бесконечная вереница машин.
Рёв и гарь кружили голову. По красному лоснящемуся лицу Прокопчука стекал пот. Голова под фуражкой нагревалась так, что гаишник время от времени приподнимал головной убор и вытирал большим носовым платком уже заметную плешь.
Машины от Белорусского вокзала к Триумфальной площади двигались медленно. Светофор красным светом на время сдерживал дышащую жаром массу железа, но стоило зажечься зелёному, как скромные отечественные «Жигули» и «Волги», а также роскошные иномарки торопились выбраться на перекрёсток, чтобы при следующем включении красного не остаться по эту сторону стоп-линии.
В рации зашипело.
- Слышишь, Прокопчук? - затрещал в динамике голос лейтенанта Коновалова. - Подарок к тебе едет.
Старшина раздражённо взялся за рацию.
- Угонщик, что ли?
- Кое-что получше, - заржал Коновалов. - Встречай.
Лейтенант стоял у Белорусского месяца четыре. Раз в час ему становилось скучно, и он вызывал Прокопчука поболтать, за что на каждом разводе перед вступлением на пост получал предупреждение от начальства насчёт «последнего раза».
Коновалова хватало на три дня. Рутинная работа и одиночество среди ревущих автомобилей подталкивали его к общению. Последний раз Коновалов получил нагоняй вчера. Пора за ум взяться, и на тебе!
- Опять треплешься? - рыкнул Прокопчук в чёрную коробочку. - Ведь снова огребёшь, Коновалов!
- Не веришь - не надо, - оскорбился гаишник и отключился.
Старшина мокрым платком отёр широкое лицо и свисавшую за воротник могучую шею.
- Посмотрим, что насвистел товарищ лейтенант, - проговорил Прокопчук, выходя из стеклянной будки на край дороги и вглядываясь в сторону владений Коновалова.
Поток машин, стиснутый двумя рядами домов сталинской постройки, упрямо пробивался к Кремлю. Из открытых окон авто громыхала музыка и звучали нервно-восторженные выкрики ди-джеев.
Над крышами автомобилей и сиреневым смрадом выхлопных газов торчали морды шести белых лошадей. На головах животных красовались султаны из малиновых перьев. За лошадьми возвышался невозмутимый кучер в ливрее с длинным хлыстом в руке.
Позади возницы сверкала золотом стенка богато отделанной кареты. На крыше экипажа, колеблемый душным туманом автомобильных выхлопов, покачивался разноцветный султан.
Рация вновь ожила.
- Прокопчук, - зашелестел голос Коновалова. - Эй, слышишь меня?
- Да, - отозвался старшина.
- Что «да»? - разозлился гаишник. - Ты видишь этого...?
По рации не стоило произносить то, что произнёс Коновалов, но Прокопчук сейчас думал о другом.
Связь снова затрещала, забубнив голосом неуёмного коллеги.
- Да вижу, вижу! - гаркнул старшина.
- Я же говорил! - обрадовался лейтенант. - Ни хрена себе пенка, правда?
- Идиот! - захрипел Прокопчук.
Карета двигалась к площади, посреди которой возвышался памятник Маяковскому в развевающемся пиджаке. Водители на встречной полосе притормаживали и выглядывали из окон. Из люка одного «Мерседеса» в крыше высунулась взъерошенная девица и замахала руками.
Особенно нервные и впечатлительные выражали восхищение, сигналя на всю улицу. Первые водилы, гуднув, умолкли, но их дело продолжили многочисленные собратья, маявшиеся бездельем в безнадёжной пробке.
Оторопевший Прокопчук и ещё двое гаишников, дежурившие на Триумфальной площади, проводили взглядом цокающую по асфальту шестёрку и на всякий случай отдали честь: среди богатых и правящих сейчас много чудиков.
Карету украшали резные позолоченные лозы. Один взгляд на неё вызывал в памяти знакомые с детства слова: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».
На запятках возле притороченных старинного вида кожаных чемоданов стояли два лакея в ливреях и треуголках. Как и кучер, они, не моргая, глядели вперёд, будто проезжали по Тверской каждый день.
Старшина взялся за рацию.
- Ноль седьмой? Это ноль шестой. Тут одно транспортное средство к тебе катит. Что? Нет, не машина. Тут, понимаешь, фильм что ли снимают. Ага, сейчас увидишь.
Экипаж двигался к центру столицы, вызывая восторженную реакцию водителей и пешеходов.
От Пушкинской снова начинался затор. Ленивая толпа подростков, убивавших время на площадке от «Макдональдса» до входа в подземный переход, встрепенулась.
- Во, блин, даёт! - восхитилась четырнадцатилетняя Анька с малиновым ёжиком на голове и кольцом в носу. - Типа, нехилая тачка! - уточнила она.
- Богатенький дядя прикалывается, - поддержала подругу Светка в порванных джинсах, через которые выглядывали острые коленки. - А тут, блин, всё на роликах гоняешь. Не то что «Ауди» или «Вольво», а и вонючего «Жигуля» не купишь.
- Да, - только и ответил Серёга, слизывавший остатки мороженого с плоской палочки.
На светофоре включился зелёный. К тому времени, как шестёрка выехала пред задумчивые очи памятника Александру Сергеевичу, «нашему всё», по заверению Максима Горького, из скверов с фонтанами к проезжей части уже бежали ахающие от восторга толпы москвичей и гостей столицы.
Завистливые взгляды скользили по старорежимному великолепию, бесстрастным лакеям и по подтянутым лошадям. Звучали возгласы - что-то о «новых русских» и о «богатеньких». Женский голос предположил существование новой услуги Московского экскурсионного бюро.
- Хоть бы сам показался! - высказала пожелание длинноногая девица с мобильником и в юбочке «мини-бикини».
Видимо, чтобы подразнить копившиеся интерес и досаду сограждан, таинственный пассажир раздвинул чёрные шторки. Под рокот толпы и звуки автомобильных сигналов лошади процокали мимо Елисеевского гастронома, памятнику основателю Москвы и приблизились к Центральному телеграфу.
Дорога шла под уклон. Кучер натянул вожжи, удерживая лошадей.
Из-за шторки кареты на улицу выглянуло ухоженное лицо господина, ещё не утратившего бодрости сорокалетнего возраста. Белая бабочка и белоснежная манишка, обрамлённые лацканами строгого чёрного фрака придавали худощавому лицу с прямым тонким носом и глубокими глазами дополнительную свежесть.
Оноре де Бальзак, знаток физиогномии, усмотрел бы в бледности господина неоспоримый признак благородства и утончённой изящности, которые, как отмечают хронисты, постепенно сходят на нет у наших современников, но почему-то полностью не исчезают.
К отодвинутой шторке, подрезав помятую «Оку», из третьего ряда подрулил широкий, как лопата, «БМВ». Из переднего правого окна высунулся жизнерадостный розовощёкий детина с «голдовой» цепью на могучей шее и огромным золотым распятием.
