У Сергеева случилось несчастье: жена его Люся – многолетняя потерпевшая от его внебрачных игр – ответила неадекватно и асимметрично.
Брак Сергеевых зависти окружающих не вызывал: они давно уже не ходили, обнявшись, рука об руку, но приличия соблюдали, драк и криков почти не было, общая постель их связывала только одеялом, но на людях, в редкие выходы в гости, они выглядели неплохо – танцевать, слава Богу, не пытались и не теребили на виду сплетенные пальцы.
Двадцать лет вместе – неплохой результат, если не смотреть в корень. Если же его извлечь, может получиться мнимое число. Ненависти и тектонических противоречий не было, но и страсть испарилась, как летучая жидкость в опытах, где в осадке только тяжелые металлы, свинцовая тоска и кварцевый песок забвения.
Дочь выросла, живет в Лондоне, кроме кредитной карты, ее ничего с родителями не связывает. Работает, строит свою английскую жизнь, пытается полюбить менеджера по продаже газонокосилок, но он еще не выплатил за дом и жениться не хочет.
Папа Сергеев работает в медиабизнесе, сам давно не пишет, продает и покупает газеты в интересах сырьевого монстра, деньги есть, бабы тоже, все нормально, если бы не эта новость от жены соратника из турецкого курорта Кемер.
Она прислала мужу по е-мейлу фотографии, где сергеевская жена на пенной дискотеке тает в руках инструктора по дайвингу, молодого мускулистого жлоба с явными признаками жиголо.
Сергеев посмотрел на этот османско-русский альянс и сразу позвонил Люсе, чтобы развеять дурной сон. Телефон она взяла сразу, голос был бодр, и она защебетала, что у нее все хорошо, она похудела и погода хорошая.
– Танцуешь? – сдерживая себя, спросил Сергеев.
Она, не запинаясь, ответила:
– Какие танцы! Здесь одни дети. А что?
– Видел тебя во сне в руках местного урода в неприличной позе, ты смотри там, не забывай, сколько тебе лет, выглядишь смешно, не теряй лица, – твердо сказал Сергеев и нажал отбой.
Своего лица в сауне, где он был вчера, он не вспомнил: чего на него смотреть, каждый день видел, лицо как лицо, да и случай другой – он из бани вышел и забыл, что там было, – чистая физкультура, никаких чувств.
Жена прилетала на следующий день. Он поехал в аэропорт с плохим ощущением, фотографии лежали в бардачке, он иногда их вынимал и не мог взять в толк, зачем ей это надо.
Ревностью он не страдал лет пятнадцать. Чего страдать, если повода нет, да и Люська всегда вела себя хорошо – не принято было в их кругу бабам шастать. Дом, дети, семья – так наебешься дома, что своего не захочешь. Потом времена изменились, деньги появились на тряпки и салоны, с работы ушла, но привычка осталась. Иногда мужики смотрели на улице, но не подходили, думали: у такой все есть. А что есть? Муж мимо смотрит, хрен дождешься, когда лапу протянет после пьяных похождений.
На подъезде к Шереметьево раздался звонок – звонила жена. Скороговоркой на одном дыхании проквакала, что задерживается, попросила положить денег на карту и на телефон, и все. Сергеев онемел от такой наглости, нажал на педаль, влетел в аэропорт и двинулся в кассы за билетом в этот ебаный Кемер, где его жена сошла с ума и ей требовалась срочная госпитализация по месту жительства.
Рейс был только через пять часов, он сел в дальнее интернет-кафе и стал придумывать казни египетские своей старой суке, потерявшей ум и совесть на турецком берегу.
Что это – месть, надвигающийся климакс? Что взбрело в голову человеку, двадцать лет лежащему рядом? «Видимо, болезнь», – успокаивал себя Сергеев. «Вылечим!» – твердо решил он.
Он знал название отеля, ролик сутками крутили в рекламе, называли очередным чудом света, и все дуры Москвы сидели там, плескаясь в бассейнах и напиваясь в бунгало, оплаченных их мужьями, довольными, что можно вздохнуть от жен хотя бы летом.
Самолет летел в место греха. Сергеев еще в порту выпил литр, на борту он дал стюардессе 100 долларов, и она накрыла ему поляну из своих запасов: огурчики, помидорчики, водочка во льду. Соседи завидовали и не понимали, куда шагнул Аэрофлот: частная инициатива на отдельно взятом борту вызвала недоумение. Когда принесли обед через полчаса, все вздохнули с облегчением, смотреть стали на Сергеева без уважения, с ненавистью жуя курицу 1999 года рождения, пролежавшую в холодильнике-морге до их светлого дня полета.
Инструктор по дайвингу стоял как кость в горле, его кубики на животе вызывали в пухлом животике Сергеева изжогу. «Вот сука! – думал Сергеев. – Увидел, что плохо лежит, падаль турецкая! Люська-то, дура несмышленая, попалась на разводку курортную, опыта никакого, уши развесила, ноги расставила. Последний бой, он трудный самый…» – замычал пьяный Сергеев, во сне бьющий инструктора ногой по яйцам.
Прилетели. Сергеев взял машину и поехал вершить суд, где он был судьей и палачом одновременно. Помиловать нельзя, казнить только, казнить похотливую тварь и уебня этого из пучины морской.
По дороге в отель он еще с полчаса погонял кровь мыслями своими о том, что сделает с ними, и заснул, устав мстить за порушенный покой человека, которому переживать подобное не по чину: пришла пора собирать камни для пьедестала, а не бросаться ими во всякое дерьмо.
Он влетел в отель, горя от нетерпения разрушить этот Карфаген. На ресепшн его вежливо остановили и спросили, куда он. Он ответил, ему вежливо указали присесть в лобби.
Он сделал вид, что присел, а сам рванул к лифтам, как бизон в прериях. Комната, конечно, была, как всегда, где-то не рядом, но его навигатор мести быстро нашел гнездо разврата, и он яростно постучал. За дверью стояла томительная тишина. Он постучал еще решительнее, представив, как инструктор стоит на подоконнике и прыгает вниз. Он ударил ногой, потом двумя, в номере зазвонил телефон, и он услышал голос жены и топот ног сотрудников службы безопасности.
Дверь открылась, и его жена Люська предстала во всей своей красе: в одних трусах, с заспанной щекой и ненормальным взглядом, взирающим на Сергеева.
