Бой был кровопролитным, жертвенным и безысходным. Но приказ мы не выполнили.
Мой 14-й гвардейский стрелковый полк в полном составе лежал возле ног. А немец, как был на своих позициях, так и отдыхает там.
По глади реки издалека слышны стукотня и бряканье их полевой кухни. Послеобеденный ланч у них.
Шоколад баварский, тушёнка с гречневым сухпайком. Кофе пьют победители. Играют на губной гармонике.
А наши-то все здесь. На очереди в братский погребальник. В сыру землицу.
Накануне прошли дожди. Середина лета. Солнцепёк далеко за плюс тридцать.
У реки Полисть, что в Новгородских болотах влажность более девяноста процентов. Прямо из воздуха сочится водяная пыль, превращаясь у земли в обильную крупную росу.
Июль. Жара, мочи нет. Абсолютное штилевое безветрие.
Сама речонка Полисть неспешно и плавно несёт свои мутные воды в сторону Старой Руссы. Вдоль самой речушки стелется совсем не широкая полоска земли. Извилистая ленточка божьей тверди шириною от тридцати до ста метров.
Именно на этом месте, прямо вдоль реки обрели покой и встретили свой смертный час мои ратные соратники.
Кто бы мог подумать, что не иначе, как здесь разыграется человеческая трагедия вселенского масштаба. И не где-то далеко, а перед глазами, воняющая тяжёлым духом «излучина смерти».
Людям, не побывавшим на поле боя трудно представить перед собой истинную картину побоища. Воочию наблюдать гробовое пристанище смерти.
Однако вот и он, солдатский погост на излучине реки после кровавого противостояния.
Под летним палящим солнцем смертью пахнущее, смрадное месиво. Сплошная винегретная мешанина из тысяч протухших человеческих тел покрытых трупными червями. Черные фигуры, раздутые до размера бочки. Дурно пахнущее, зловонное крошево, обсыпанное миллионами жужжащих, зелёных и сытых жирных падальных мух.
Вся территория хорошо просматривается и простреливается немцами. Справа река, слева болото, впереди враг. Ни миновать, ни обойти «излучину смерти» нет никакой возможности.
Именно где-то там, впереди за пирамидами вонючих трупов пластаются ещё оставшиеся в живых наши друзья. Непокорённые боевые товарищи.
Среди атакующих бойцов и наш корректировщик, ефрейтор из второго взвода балагур и весельчак, любимец санбатовских девок Стасик Кулёмин. Жив он или нет уже, неизвестно. Но, кто-то же отстреливается на «передке» от наседающих фашистов?
Если он всё-таки убит, то его место предстоит занять мне.
Но прямо до него по грудам смердящих мертвецов проложен телефонный кабель. Он перебит. И его во что бы то ни стало, как можно быстрее надо соединить.
Боевым товарищам как воздух, как жизнь нужна огневая поддержка нашей миномётной роты. А без связи никак нельзя. При миномётном обстреле противника на переднем крае огнём можно зацепить и своих бойцов.
В горячке боя, нередко бывало, и такое.
Чтобы выполнить приказ мне надо ползти по лишённым жизни мёртвым телам. Прямёхонько по распадающейся и перегнивающей мертвечине. По боевым товарищам, а сейчас дохлякам бездыханным.
С ужасом и отчаянием оглядываюсь.
Одни мертвецы.
Гниющие, распухшие туши местами навалены в три слоя.
Разложившиеся и вздутые истлевающие человеческие фрагменты кишат червями.
Испускают тошнотворный сладковатый трупный запах.
Распадаются в биомассу.
Мерзко воняют.
Этот смрад тухлятины, неподвижное зловоние нависло над всей «излучиной смерти». Сил никаких нет осязать, прикасаться, ощущать нагноившийся запах. Страшно своим нутром чувствовать неприкрытую разлагающуюся мерзость смерти.
А, вдруг, череда и мне дойдёт представиться? Тогда грош цена моей душеньке, растворится тело без остатка.
Но, как бы то ни было моему продвижению вперёд мешают людские клочья, отрубленные осколками конечности. Приходится отталкивать, отшвыривать и отпихивать в сторону плоть убиенных бойцов, бывших фронтовых друзей-приятелей.
А как же иначе я смогу подготовить свободный пятачок для очередного рывка? Бросок у меня должен быть неожиданным для фашистов. Резким и быстрым.
Если возюкаться, тремором дрочиться то это будет полный абзац. Кранты будут моим стараниям.
При таком раскладе лучше не начинать пахнущую смертью попытку.
Разрыв мины загоняет меня под трупы.
Почва содрогается.
Смердящие тела сваливаются на спину, осыпая червями.
В лицо и ноздри бьёт фонтан тлетворного тяжёлого духа. От чудовищного гнойного зловония хочется очистить легкие и вздохнуть поглубже, полной грудью. Однако, не дышится всей диафрагмой.
Липко и мерзко.
Но поблизости оглушающе грохнуло!
Над головой осколками провизжали тысячи смертей, облачённых в стальную одёжку.
Фы-фы-фыр-р-р-р… Фыр-р-р… Фыр-р-р… Фыр-фыр-фыр…
В этот раз, вроде бы, пролетели мимо. Надолго ли счастье привалило?
Со мной случилась небольшая контузия, поэтому невольно пришлось открыть рот.
И, вдруг, снова взрыв!
Ударной волной в лицо наотмашь хлестнуло жаром от вспышки и детонации. А прямо в глотку за язык забросило пригоршню червей.
Гладкие, белые, хрустящие гусеницы!
Противные, безвкусные личинки опарышей заполнили рот и шевелили своими ножками. Мерзопакостно и гадко!
Я с отвращением вытолкнул прилетевший «урожай» языком. Отхаркал прямо в изуродованное лицо нависающего трупа с разрубленными костями черепа и выбитыми глазницами.
Это вятский учитель математики Викентий Палыч.
Из раскроенной сечью, искромсанной черепушки предметника прямо на мои плечи сочится сукровица смеси растекающегося мозга, крови и лимфы.
Как собака встряхиваюсь и шевелю своими промокшими и липкими закорками. Сбрасываю кровавые ошмётки речного ила.
Вот говорят, что умный, не умный мозг. Да, какая разница. Содержимое костяной репы у всех одинаково вонючее и мерзкое.
Варит котелок, или в отстой лобастый бубен послать, всё одна хрень для пули дуры. Цвиркнет и не уведомит, когда снесёт пол-башки.
Мерзопакостную и тошнотворную суспензию приходится соскребать с плеч ногтями. Она быстро пропитала сырую гимнастёрку. И теперь совершенно очевидно, что солдатское рубище будет только мешать мне выполнению поставленной задачи.
Вот только надобно мне поднатужиться и сбросить с себя навалившийся тяжеленный труп взбухшего товарища.
Это красноармеец Славка Паршиков из 1-й роты разлагается на солнце. Слякотный уже стал.
Эх, Славка, Славка… Верный и добрый мой друг…
Скользкий, чертяка!
От его вспухших форм гимнастёрка и портки лопнули по швам. В разрывах одежды видно, как на палящем солнце блестит и плавится человеческий жир. Он словно парафин, затекает в укромные места и капает на низлежащих. Застывает корочкой на кровавых обрубках трупаков.
