Больше всего в своем отце я ненавижу то, что он ненавидит меня.
И у него для этого есть веская причина.
Мы с ним про это не разговариваем.
У него бледно-голубые, холодные глаза, и они в одно мгновение наполняются ненавистью, но в следующий миг в них столько печали, что мне становится его жалко. Когда я на него смотрю, у меня такое чувство, что в глотке шевелятся червяки. Из-за этого горло чешется, и избавиться от этого ощущения я могу только так: задержать дыхание и сглатывать до тех пор, пока я чуть не отключаюсь. Лучше всего не смотреть на него, не встречаться с ним взглядом – вообще на него не смотреть.
На счастье, его почти никогда не бывает дома. Он либо совершает пробежки, и тогда у женщин из поселка слюнки текут, либо торчит на берегу в Инвернессе, где он работает, либо колесит по Шотландии, продает кредиты. Можно подумать, что он любит свою работу – столько времени на ней проводит, но он обычно ворчит и ругает своих клиентов, которым есть дело только до рекламы машин по телику, а вот войны и стихийные бедствия по всему миру их нисколечко не интересуют. «Плевать им на ливни на Черном острове», – бубнит отец. «Какое им дело до далеких деревень, что каждый год страдают от наводнений?» Или: «А в некоторых странах от укусов москитов каждый год гибнут тысячи людей». Последнюю фразу он часто повторяет, когда у нас наступает сезон мошкары и я жалуюсь на укусы (комары обожают мою кровь).
Мама говорит ему: «Когда придумаешь лекарство от малярии, ты нам сообщи, Колин. А пока что твоему сыну нужны учебники для подготовки к экзаменам, а твоей дочери опять мала школьная форма».
Лучше бы она не напоминала отцу про меня, желая заставить его задуматься о наших проблемах… Почему бы не сказать о чем-то другом – что пора платить за газ или что у меня в комнате плесень на стенах и пора с этим что-то делать?
В тумбочке около кровати отца лежит географический атлас с чернильными пометками. Синими точками отмечены места, где отец побывал, а красными – те, где ему отчаянно хотелось побывать. На Австралии красуется самая жирная красная точка – отец с такой силой надавил на ручку, что красная паста перебралась на следующую страницу, и там точка получилась прямо посередине Тихого океана.
Однажды отец чуть-чуть не добрался до Австралии – ему тогда было двадцать лет и он устроился певцом на круизный лайнер. Когда мы с братом были маленькие, перед сном он рассказывал нам о своих путешествиях, и его голос был мягким, как растопленный шоколад.
Больше всего отец любил рассказывать про Джакарту. Погода выдалась грозовая, и круизный пароход только-только отчалил от порта, взяв курс на Австралию. Но тут отцу позвонили и сообщили, что родился мой брат Диллон.
«Я был так ошашарен, что чуть не свалился за борт, а потом спрыгнул в воду и поплыл к берегу», – говорил отец. Но мама говорит, что это неправда, что отцу хотелось остаться на корабле. А я частенько гадаю, как бы сложилась наша жизнь, если бы отец и вправду на этом корабле остался. Ну, или если бы он свалился за борт в тот день.
Я знала кое-что о жизни моих родителей до моего рождения – по большей части, от бабушки, пока та была жива и еще не поссорилась с мамой. Родители переехали в наш дом на Маккеллен-Драйв, самый дешевый в Фортроузе, а пожалуй, и на всем Черном острове, когда Диллону было несколько месяцев. Дом был дешевый, потому что у него стены рушились и задней стеной он выходил на кладбище. Отец хотел еще несколько месяцев поработать на корабле, чтобы потом они смогли перебраться в Инвернесс, но мама не захотела снова отпускать его. Думала – не вернется. Тогда отец стал подрабатывать певцом в пабах в окрестностях Инвернесса. Дом так и не отремонтировали, и по счетам платить было нечем.
А когда по почте пришло очередное ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ, мама снова была беременна и просто с ума сходила от выброса гормонов. Она отвела отца в ближайший банк и заставила написать заявление, чтобы его взяли на работу банковским служащим. Ну, это отец так рассказывает. Когда он наконец заработал достаточно денег, мы собрали вещи и приготовились к переезду в город. У нас с братом были коробки с нашими именами, и эти коробки были набиты одеждой и игрушками.
Но потом все изменилось.
Моего брата не стало.
«Как же я могу уехать от всех этих людей? – сказала мама, глядя из окна моей спальни на надгробия на кладбище, это было в тот самый день, когда мы должны были уехать. – Как я могу отсюда уехать, когда мой сын – один из них?»
На самом деле это не совсем так. На кладбище и правда есть надгробие с именем моего брата, но он нигде не похоронен.
Мы не стали распаковывать коробку брата. Мама крепко-накрепко заклеила ее клейкой лентой, чтобы ничего не выпало.
Порой я вспоминаю о его игрушках, которые лежат теперь на чердаке: серый плюшевый дельфин по кличке Гордон, этого дельфина отец купил, когда брат стал капризничать в центре для дельфинов и морских котиков; деревянный ксилофон; «волшебный экран», на котором неровными буквами написано имя моего брата, – если бы эти каракули стерли, он бы расплакался; пригоршни сосновой хвои, которую он собирал (сухую, потому что она мягче, – наверное, сейчас хвоя уже сгнила).
Я стараюсь не думать про его одежду – аккуратно сложенную, отсыревшую и сморщившуюся. Как вспомню, сразу думаю, что брат во все это не одет. И я представляю свою аккуратно сложенную одежду. В один прекрасный день, наверное, кому-нибудь не захочется думать про нее.
Утром в воскресенье Диллон плещется в ванне. Бежит вода из крана, но мне все равно слышно, как братец противно фыркает. Он всегда был любителем долго торчать в ванной, но теперь, когда у него появилась подружка, он стал мыться еще тщательнее.
Я барабаню в дверь кулаком и на всякий случай стучу ногой.
– Минутку! – кричит в ответ Диллон.
Голос у него такой, словно за щекой леденец, – братец гнусавит и шепелявит.
– Побыстрей, Диллон! Мне пописать надо! – кричу я через дверь.
Мама, облокотившись на перила лестничной площадки, смотрит вниз. Она высматривает отца, который должен вернуться домой после очередной «рабочей поездки». Заметив меня, мама спрашивает, сделала ли я уроки. Я вру – говорю, что сделала еще вчера. Мама приподнимает бровь и почесывает макушку.
Если я не делаю уроки, мама то и дело твердит, что я не сдам экзамены и стану ресепшионисткой, как она. Но я совсем не против стать ресепшионисткой, потому что там весь день нужно только сидеть, и больше ничего.
