Ну, спасибо, Гектор Шульц. Теперь ты обосрал и школу…
Так, возможно, скажут некоторые из вас, но я парирую тем, что я не собирался обсирать школу.
«Уроды» возникли после множества бесед с моими друзьями и знакомыми. Рано или поздно поднимался вопрос о школах, а учитывая, что почти каждый из нас закончил школу в конце девяностых, радостных воспоминаний было не очень много.
После этих бесед у меня и возникла идея книги, которая покажет, что не все так радужно, как пытаются показать редкие, преисполненные ностальгии посты о девяностых в социальных сетях. Мы долго общались, многое вспоминали, а я многое записывал. Друзья и знакомые попросили лишь одно – изменить имена, прозвища, места и некоторые события, если я вдруг решусь собрать их воспоминания в полноценную книгу. Я так и сделал, рассказав простыми словами о школе в одном из неблагополучных районов провинциального города.
Если же кто-то во время прочтения взбеленится и заявит, что все написанное – пиздеж, и в его школе такого не было, то я лишь мысленно порадуюсь за этого человека. Тебе повезло! В других школах случалось кое-что похлеще, чем мелькавшее в книге.
Основной посыл «Уродов» в другом. Способны ли вчерашние уроды, издевавшиеся над теми, кто не мог им ответить, измениться и извиниться перед изгоями. Способны ли они попросить прощения у тех, над кем измывались на протяжении всей учебы. Способны ли они пробудить внутри себя человека, как некоторые из героев книги, или же ситуации, описанные в «Уродах», будут вызывать у них радостный ностальгический смех.
Моя жизнь в конце девяностых была более счастливой, чем у моих друзей и знакомых, чьи воспоминания легли в основу этой истории. Но кому-то повезло не так, как мне, и ему пришлось выживать. Но выжить – это полдела. Куда важнее остаться человеком, учитывая, какой пиздец творился в то время.
Я не пропагандирую поведение героев, не пропагандирую насилие и употребление всякой запрещенной дряни. Я лишь показал, как все было, и призываю взглянуть между строк и найти тот самый посыл, который я пытался вложить в эту историю. А вот получится его найти или нет – это уже зависит от тебя, читатель.
ДЕВЯТЫЙ КЛАСС. Глава первая. Первое сентября девяносто восьмого.
1 сентября 1998 года. Девятый класс, изменившиеся одноклассники, дефолт, оставивший с голой жопой кучу людей. Ненависть, слезы, полный ахуй от того, как теперь жить дальше. И я – обычный девятиклассник, вынужденный выживать в говне провинциального города. Где неизвестно, кто тебя прикончит: обсаженный сосед, попутавший берега, или одноклассники, у которых к хуям снесло крышу.
Казалось, восьмой класс все расставил по своим местам. Но девятый думает иначе. Да ты и сам понимаешь, когда приходишь на линейку первого сентября и видишь все собственными глазами. Охуевших учителей, которые тихонько обсуждают дефолт и хули теперь делать со сгоревшими рублями. Изменившихся одноклассниц, чьи сиськи нехуево выросли за лето, и одноклассников, в глазах которых появилось нечто иное. Жестокость, лед и безразличие. Лишь ты – все тот же лох. В потертых отцовских туфлях, старенькой, начинающей желтеть рубашке и с клетчатой сумкой, в которую через пару часов сложишь учебники, выданные библиотекаршей. И плевать, что папка полночи надраивал туфли кремом, «чтобы все, как у людей». Плевать, что мама пыталась отбелить рубашку. Плевать, что обещанного ранца так и не купили, потому что денег нет, и придется снова ходить с пакетом. Ты все тот же, что и в восьмом классе. Но не остальные. Все изменились, кроме тебя. Но тебе предстоит измениться. Без вариантов.
Я стоял внизу, на первой ступеньке, ведущей в школу. Здесь обычно стоят лохи, вроде меня. Щенков, чья голова вечно в перхоти, одет в облезлый пиджак и яростно скребет вспотевший лоб грязными ногтями. Огурцова, старательно прячущая облупившийся портфель, доставшийся ей в наследство от мамки, и краснеющая, когда добрые одноклассницы в очередной раз высмеивают её громоздкие ботинки. Шпилевский, которому вообще не повезло, что он родился. За нами стоят лошки из других классов, а вот старшаки, наоборот, подальше. Подальше от родителей, учителей и контроля. Но и они нахуй никому не нужны. У взрослых на слуху одно, лишь дети еще не догоняют, что жизнь в очередной раз поменялась, и что снова надо учиться выживать.
– Ворона, у тебя курить есть? – почувствовав чесночный шепот Щенкова, я вздрогнул и с омерзением посмотрел на него.
– Я не курю! – так же шепотом ответил я. Щенков – дырявая башка – постоянно забывает это.
– Бля, курить хотца… – промычал он и, шумно сглотнув слюну, отвернулся доебывать других. От жары и чесночного шепота Щенкова мне стало дурно.
– «Кры-ы-ыла-а-атые ка-а-ачели…» – надрываются древние колонки на ступенях, а к горлу подкатывает тошнота. Лето закончилось так быстро, что я даже моргнуть не успел. И теперь снова придется терпеть уродов-одноклассников и уродов-учителей. Из года в год одно и то же…
Бледная первоклашка, сидящая на плече бугая из одиннадцатого, отрывает от мыслей противным, дребезжащим звуком старого колокольчика, и этот звон вызывает табун мурашек. Первоклашка словно отдает сигнал к началу казни, настолько мрачно и трескуче звучит старый колокольчик с полинялым красным бантом.
Первыми, понятное дело, поднимается краса и гордость каждого класса. Короткостриженые мудаки в одинаковых черных брюках и светлых рубашках и повзрослевшие бабы, выпячивающие грудь так, чтобы она казалась больше, чем у соседки. Я, отвернувшись, буравил задумчивым взглядом хрипящую колонку, из которой теперь несся гортанный вой «Уча-а-ат в шко-о-оле», пока проходящий мимо Зяба не прочистил горло и его плевок не шлепнулся мне на грудь. Слюна мерзкая, с зеленоватыми прожилками, такая же противная, как и сам Зяба – ебаный урод, который заебал всех в школе.
Даже в белой рубашке и черных брюках Зяба выглядит как уебок. Рыхлый, белобрысый, с большой головой на тонкой, словно кочерыжка, шее. Безжизненные серые глаза и мокрые губы, в уголках которых вечно белеет засохшая слюна. Он ходит так, словно у него широчайшая как у Арнольда, а сам он весит сотню, не меньше. Но Зяба типичный урод, которых полным-полно в каждом дворе. Они срут в подъездах, бухают «плодово-ягодным» или «Жигулями», зассывают подвалы, и отличить их можно по особому смеху: визгливому и шакальему. В моем дворе тоже наберется с десяток таких Зяб, но меня они не трогают. Типа, хоть и лох, но свой. Да и хули, если с половиной в детстве все песочницы изрыли…
