Аксюта
УСЛОВНО-ДОСРОЧНОЕ БЕССМЕРТИЕ
«Мне бы жизнь свою, как киноплёнку,
Прокрутить на десять лет назад…»
Владимир Маркин
слова из песни: «Я готов целовать песок…»
ЧАСТЬ 1. Старуха
ГЛАВА 1. В которой Ладияра становится переселенкой и получает некоторые необходимые знания о новой родине.
Месяц назад ей исполнилось сто шесть лет. Приезжали гости из городской администрации, очень официально поздравляли, улыбались на камеру, называли долгожительницей. Долгожительница! Надо же! Вроде бы вот только что успела поумнеть, как раз сейчас бы начать жить, а тут уже срок умирать пришел. И смерть уже близка, она чувствовала это: время от времени сердце сжимала мягкая лапа нежно-горячо-больно. Но отпускала. И Лада оставалась жить, от чего чувствовала и облегчение, и разочарование одновременно. И прекращать эту жизнь ей не хотелось, и немного страшила полная неизвестность, что будет там, за порогом, и в то же время, поддержание своего существования стало достаточно сложной задачей. Самое элементарное: встать, одеться, приготовить поесть, убрать за собой, то, что в молодости совершалось быстро, между делом, сейчас стало сложной задачей, требовавшей дополнительного обдумывания, как к ней подойти.
И благослови господь тех умных людей, что изобрели всю эту домашнюю технику, позволявшую ей сохранять самостоятельность и не виснуть камнем на шее у родных. Впрочем, внучка (вообще-то на самом деле правнучка, но они уже давно отказались от всех этих "пра") заходила к ней минимум два раза в неделю, да и внук, её отец, каждые выходные заезжал. Жаль мало их, родных, всего по одному на поколение приходится. Дочь, которая умерла, не дожив и до пятидесяти, внук и вот теперь уже вполне взрослая правнучка. В её бы возрасте правнуков десятками считать, но не сложилось.
Щёлкнул кнопкой вскипевший чайник и в чашку с заваркой полился крутой кипяток. Так, теперь блюдце, ложечку и вазочку с печеньем. Чая в чашку она теперь наливает только до половины. Как не прискорбно было это замечать, руки у неё с недавних пор начали трястись так, что существовала большая вероятность расплескать его, не донеся чашки до рта. Салфетка. Она всегда полностью сервировала себе даже самую пустяковую трапезу. И за внешним видом своим следила: домашние мягкие брюки, пушистый мохеровый джемпер и тапочки без задников, больше похожие на аккуратные туфельки - старость, не повод распускаться и позволять себе выглядеть неопрятно. Из украшений только один перстень. Массивный, мужской - янтарь в оправе из серебра. Впрочем, он - не столько украшение, сколько память о муже, которую она стала постоянно носить, когда поймала себя на том, что стала забывать не только как он выглядел, но даже как это было, когда он еще был жив. Там, почти под самой оправой и нужно было знать, куда смотреть, чтобы увидеть, застыло какое-то совсем мелкое насекомое, от которого хорошо были видны только большие, по сравнению с остальным крохотным тельцем, крылья. Муха в янтаре.
Лада тяжело и медленно встала – в последнее время для совершения даже самых простых действий ей приходилось прикладывать неимоверные усилия. И путь в гостиную занял непозволительно много времени, а большое кресло, обитое мягчайшим плюшем чуть повытершимся на сгибах, не то что приняло её в свои объятия – буквально засосало, как в пучину. Устала. Лада закрыла глаза, казалось, что на мгновение, а оказалось что навсегда, потому что мгновенная острая боль, милосердного быстро прошедшая, пронзила её грудь, потом ощущение падения, казавшегося бесконечным, а за ним только тьма и далекая точка света впереди к которой её повлекло с неодолимой силой. То ли потому, что про свет в конце тоннеля не слышал разве что совсем глупый и не любопытный, то ли от того, что мир действительно устроен именно так.
А потом её, как пылесосом засосало в какой-то боковой отвилок, еще раз прокрутило и выплюнуло в иную, странную реальность, которая реальной быть никак не могла. Во-первых, у неё теперь опять было тело - странно лёгкое, невесомое и в то же время инертное. Ненастоящее. Во-вторых, и реальность, окружавшая её, была какой-то неправильной, текучей, изменчивой и в то же время слишком упорядоченной. Геометрической, иного сравнения Лада просто не смогла подобрать, хотя при жизни обладала немалым словарным запасом. Единственное, что выглядело настоящим, это тропа под её ногами: из плотного жёлтого песка с встречающимися изредка некрупными камешками. Лада даже подумали было подобрать один, в качестве доказательства её подлинности, но решила, что это глупо. Если это такой изощрённой предсмертный бред, то почудиться ей может вообще все, что угодно, а если таково её посмертие ... то всё равно, всё что угодно. Вместо этого она принялась пристально вглядываться в окружающую не-реальность, хотя было это зверски утомительно. Правильные, математически выверенные формы, закономерно переходящие одна в одну, цвета, также вступающие во взаимодействие друг с другом, скорее химическое, чем подобное тому как смешиваются краски на мольберте художника, пропорции которым соответствовали смутно припоминаемые математические правила ещё из той, прежней жизни. Запахи появились только когда она задумалась об их существовании и то, какие-то невнятные, полустёртые.
А что, если таким образом и выглядит процесс умирания, когда постепенно распадающийся разум транслирует совершенно фантастические картины, а всё, что по этому поводу рассказывают разнообразные деятели, не более чем их фантазии? Свидетелей-то нет.
В порядке эксперимента она попробовала отломить от разветвленной конструкции "ветку", и та с мертвым хрустом очень легко отделилась от своего основания. Зачем она это сделала? Какое-то совсем бессмысленное вредительство получилось. Выбросить обломок у Лады не поднялась рука – пришлось взять его с собой. И брести дальше, напряжённо и внимательно наблюдая за метаморфозами этой не-реальности, хотя это и было довольно утомительно. Очень утомительно. Слишком утомительно, просто невыносимо, до полного помутнения и отвала сознания.
Пока в репликаторе отстраивалась материальная оболочка нового жителя этого мира, Осе Лайно Барр наблюдал за этим процессом и тихо завидовал. И даже не выпавшему шансу ещё раз начать все заново, а тем знаниям, какие будущий житель этого мира усваивает прямо сейчас и с потрясающей лёгкостью. Когда-то эта технология обещала устроить прорыв в обучении, на радость всем лентяям, но оказалось, что применить её можно только когда человек не совсем материален или, как минимум, находится между жизнью и смертью. По крайней мере, сам Лайно составил соответствующее распоряжение, что если случится с ним какая беда, которая приведёт его на грань существования, пусть медики перед реанимационными процедурами подключат его к курсу, освоить который в реале у него мозгов не хватило. На тот момент это показалось ему удачной идеей и возможностью в трагедию заронить зерно великой удачи. Да и сейчас, если честно, кажется. Особенно в тот момент, когда становятся внятны для понимания очертания тела нового переселенца и то во что это тело одето, а разум проходит невиданные и чудесные трансформации. Невидимые, что конечно же жаль, но о которых до некоторой степени можно судить по показаниям приборов, на основании чего можно будет выдать какие-то направления и рекомендации по дальнейшему обустройству. Собственно, сама машина и выдаст, его задачей, как оператора было вмешательство в случае какого форс-мажора, ну и, разумеется, встреча и приветствие нового жителя этого мира - это никакой машине не поручишь.