Глава 1 Эдуард Доронин или попросту Эд…
Над крышами домов летели самолеты – темные, страшные – близкие настолько, что просматривались заклепки на фюзеляжах. Бомбы сыпались из них, точно попкорн из торговых автоматов, с грохотом лопались у земли, пьяно расплескивали оранжевое пламя. Старый цирковой медведь, прихрамывая, бежал по улице. Из перебитой лапы сочилась кровь, за зверем тянулась багровая петляющая дорожка. А мы… Вся наша ватага лежала, прижимаясь к гудящему асфальту, и ничего не могла поделать. Часть самолетов отделилась от общей массы, с ревом устремилась вниз. Теперь они метили в медведя, и в какой-то из моментов я точно понял: сейчас попадут! Поймают мохнатую фигурку в крестик прицела и не промажут. Остановившись, медведь повернул голову. Вой пикирующих бомбардировщиков нарастал, и зверь неожиданно поднялся на задние лапы. Он словно хотел встретить смерть грудью – не прячась и не удирая. Гул от моторов стал нестерпимым, а ужас от того, что сейчас произойдет, заставил меня дернуться и распахнуть глаза…
Первое, что я увидел, это свой давний рисунок на стене с Чебурашкой и крокодилом Геной, больше похожим на Рэндалла из «Копорации монстров». Рядом красовалась царапина, оставленная лихим рубакой, каким был я лет в шесть или семь. Деревянный меч – далеко не булатный, но обоям от того приходилось не легче. С люстры расстрелянным парашютом свисал сдувшийся шарик, над дверью тикали огромные часы, на шкафу замерзал одинокий, покрытый пылью веков глобус. Судя по часам, проснулся я вовремя – как раз успевал собраться. До встречи с ребятами оставалось минут пятнадцать.
Ясно, что никаких самолетов не было, но противный вой никуда не исчез. Приподняв голову, я огляделся. Ну, да – это ревели газонокосилки за окном. Реальность навеяла сон, а возможно, если почитать иные мудреные книжки, все обстояло ровным счетом наоборот.
Как бы то ни было, сновидения рассеялись, сердце начинало успокаиваться. Опустив взгляд, через открытую дверь я разглядел Галку. Старшая моя сестрица, разумеется, крутилась в коридоре перед зеркалом – как обычно торопилась на свою обожаемую секцию. А может, спешила к тем симпатичным и рослым ребяткам, что играли с ней в волейбол. Иначе не тратила бы столько времени на прическу и макияж.
Глядя на стройную Галкину фигурку, я с тоской подумал, что очень скоро какой-нибудь лось понахальнее окончательно уведет ее из нашей семьи, еще и командовать начнет, советы давать, как жить, что носить и что делать. И мне, наверное, придется дружить с этим новоявленным советчиком, улыбаться при встречах, жать руку и поддакивать.
Непрошено всплыл в голове эпизод из детства. Мне тогда года четыре было, и чем-то я крепко заболел. Или отравился, не помню. Температура под сорок скакнула, и сестре сказали, чтобы не шумела, не прыгала, что братику плохо, что он даже может умереть. Она и поверила, дурында такая, – ходила на цыпочках, про игрушки свои напрочь забыла. А когда родители куда-то ушли, подсела ко мне на кровать и давай реветь. При этом часто целовала мое пылающее лицо, а на ухо шептала всякие ласковые обещания – вроде того, что будет всегда играть со мной, во что захочу, что будет делиться самым вкусным и интересным, что подарит любой самый дорогой подарок – лишь бы я не умирал. А я слушал и не знал – верить ей или не верить. Я и слуху своему в те минуты не очень-то верил, поскольку в горячечных снах легко путались бред и реальность. Но вот поцелуи те запомнил крепко…
– Ты будто не на волейбол идешь, а на свиданку к мажорам, – сварливо заметил я. При этом отметил про себя, что людям свойственно говорить не то, что они чувствуют и думают.
– Не твое дело! – Галка в зеркало показала мне язык и натянула аудионаушнички. Вроде как отгородилась. При этом продолжала колдовать над лицом – что-то там припудривала, выщипывала и подкрашивала. И, само собой, вовсю пританцовывала, высоко вздергивая красивые коленки, виляя бедрами, иногда даже подпрыгивая.
– Во, коза-то! – пробормотал я и сам удивился, что в голосе моем больше восхищения, чем досады. Хорошо, хоть Галка этого не услышала. Не любил я ее нахваливать. Пусть и младше был сестрицы на два года, а все одно – следовало держать марку. Потому что мужик – это мужик, и дело мужика – не охи-ахи разводить, а грамотно поучать женскую половину, если надо – ехидничать, а то и шлепкарей воспитательных отвешивать.
Впрочем, до шлепкарей у нас дело не доходило. Может, кому-то с сестрами не везло, а я своей Галкой в целом был доволен. Вот и сейчас глядел на нее и грустно любовался. Точно и впрямь видел в последний раз. Умела она все-таки кривляться. На танцполах такое порой выделывала, что все вокруг расступались и рты разевали. Даже ее подруга, яркая и фигуристая раскрасавица Матильда, начинала губы с досады покусывать. В такие минуты я понимал, что у сеструхи не просто красивая фигурка и пышные волосы, а настоящий без всяких «яких» талант. Ритмическое чутье, как однажды сформулировала моя одноклассница Ксюша. Ей, пожалуй, можно было верить. Ксюша была полной, неспортивной и безумно от этого страдала. Потому и читала про разные болячки не меньше Лешика, нашего главного эрудита в классе. Тот, правда, говорил, что булимия – это как раз фигня, и в Ксюхином случае значительно хуже то, что у нее телесная дисморфия. Это, значит, психическое расстройство, которое как раз и становится причиной недоедания или напротив обжорства. И если, скажем, моя Галка смотрелась в зеркало и видела неизменную принцессу, то Ксюша, подходя к зеркалу, всякий раз вынуждена была общаться с существом, едва влезающим в безразмерные джинсы, заставляющим расползаться по швам блузки и кофточки. Короче говоря, бедная Ксюша сама себе решительно не нравилась, потому и фотографироваться не любила, и в зеркало заглядывала крайне неохотно. По уму – ей бы не маяться ерундой, а нырнуть в физкультуру – бег полюбить, плавание, но ведь толстые потому и не занимаются ничем, поскольку дико стесняются всего мира.
А вот сестра Галка окружающих никогда не стеснялась. Когда же принималась танцевать – наоборот, этот самый окружающий мир реально преображала. Это даже я, толстокожий да неритмичный, чувствовал. Пару раз тоже пробовал повторить дома некоторые из наиболее симпатичных Галкиных «па». Ничего не вышло, и, лишний раз исплевавшись, я строго-настрого запретил себе подходить к танцполам. Пасся там же, где и люди вроде нашей Ксюхи. Кстати, и пословицу «Природа на детях отдыхает» давно изменил до «Природы, отдыхающей на братьях». Тут я был не одинок. Даже мама как-то заявила, что ее терпение лопнуло, что на родительские собрания ко мне она больше ни ногой, только к любимой Галочке. Оно и понятно – ее-то никогда не ругали, только расхваливали на все лады, там и посидеть, и послушать было приятно. Только с собранием все равно получилась хохма. Мама на него не пошла, и пришлось отправляться папе. Ему, по мнению мамы, это было крайне полезно. Но самое смешное, что вернулся он вполне довольный и успокоенный – рассказал, что ничего страшного не произошло, никто меня не ругал – и вообще ни единым звуком нашу фамилию не помянули. Ему на этом бы и остановиться, а он давай учительницу расписывать, вопросы, которые обсуждали – ну, и выяснилось, что он просто кабинет перепутал, не в том классе сидел.
