Он стоял возле окна своей старой детской комнаты, засунув руки в карманы брюк, и задумчиво глядел на вершины деревьев, сплошной стеной тянущихся, казалось, аж за горизонт. Привычный, сколько он себя помнил, пейзаж неизменно вызывал в душе беззаботную, наполненную солнцем радость. Так бывает, когда схватил теплый пирожок с малиной с только что вытащенного из печи противня, и от одного запаха кружится голова, принося простое незамысловатое абсолютное детское счастье.
Он любил этот дом, как любим мы те места, в которых в детстве всегда было радостно до мурашек и внутреннего визга восторга, где ощущалась абсолютная защищенность, в которых прошли только самые лучшие дни, месяцы и годы, не омраченные ничем тягостным, как любим и помним мы всей глубинной памятью лучшее, что случалось с нами в детстве.
Разумеется, много хорошего происходило с ним и дома, в Москве, в родном дворе и школе, но там жизнь шла по-другому. Совсем по-другому.
Была школа, расписание, распорядок дня, учеба и определенные каждодневные обязанности, порой достававшие до печенок, бывали ссоры и конфликты с друзьями и строгие наказания родителей – ну а как же, а как же! Были и радость познания жизни, мира, веселые игры, настоящая дружба, пацанское становление и взросление, как у всякого мальчишки, росшего в нормальной семье, но была и рутина.
А вот здесь, в старом родовом доме, для него все складывалось иначе. Совсем.
Практически каждое лето, а порой и с мая по сентябрь, Гриша проводил здесь, усадьбе, а, став школьником, так и каждые каникулы – летние, осенние, зимние и весенние и все праздники, как общегосударственные, так и общесемейные.
И это была другая жизнь!
Звенящая радостью, свободой и счастьем!
Свобода-а-а!! Вот основной девиз этой жизни!
Гришу, троих двоюродных братьев и сестру, также проводивших здесь большую часть своих каникул, взрослые баловали самым откровенным образом, предоставив детей самим себе и своим играм, не нагружая никакими обязанностями. Так, иногда засылали в магазин на станцию за какой-нибудь мелочовкой, хлеб купить или еще что, или сгонять за козьим молоком к бабе Ксении, да и то это воспринималось скорее как одно из развлечений – на великах наперегонки: кто быстрее доедет или кто залихвастей восьмерки закрутит на скорости.
А в общем и целом девиз семьи сводился к основному постулату: пусть дети отдыхают. Понятное дело, в разумных пределах, с определенными запретами в русле безопасности, со строгим ограничением разрешенных к посещению мест и развлечений.
И, как водится, с постоянным нарушением детьми данных запретов, пока не засекли.
И вот ты просыпаешься утром и понимаешь-вспоминаешь, что весь огромный день и еще более огромный мир этого дома, участок, поля-луга, леса и реки принадлежат тебе и ты волен делать то, что придумаешь, и совершенно сво-бо-ден! И такое счастье переполняет твою детскую душу, что невозможно передать, даже перенести это счастье невозможно!!
Он с друзьями мотался по всему поселку и горланил на всю возможную громкость своих легких от переизбытка восторга, оповещая мир об этом безграничном счастье, залезал во все запретные места и, замирая от страха, нырял в страшный омут на реке или прыгал с крыши заброшенного дома и подсматривал за девчонками в бане и… чего только не придумывали они!
А сам дом всегда ждал своих маленьких героев, наполненный печным теплом, особым, неповторимым запахом – дурманящим, невероятным ароматом свежего печева: пирогов, пирожков, смешивавшегося с запахами травяного чая, блинов, малины, духмяных щей или пельмешек. А еще старинных книг, тяжелых портьер, еле уловимого тона мастики и воска, красного дерева, цветов, картин.
И он стрелой несся по ступенькам через веранду, влетал в дверь, и все эти запахи и уютное тепло дома тут же незримо обнимали его, обволакивали, приглаживали растрепанные вихры и шептали на ухо, что все всегда обязательно будет так же хорошо, как сейчас! А как же! Ведь у него навсегда-навсегда есть этот дом, который защитит, убаюкает, примет любым, исцелит боль и убережет от всего плохого…
Не уберег и не исцелил…
Григорий почувствовал, как от воспоминаний, вызвавших реальные ощущения того далекого беззаботного счастливого детства, нахлынувших непрошенно и накрывших лавиной, погрузив его в те простые и такие радостные чувства, вдруг перехватило горло и защипало глаза.
Вжик-вжик-вжик…
Что за звук? Он с силой тряхнул головой, прогоняя предательскую сентиментальность, жесткими пальцами стер так и не проступившие слезы, вытаскивая себя из ненужных эмоций.
Так, что за звук? Сосредоточился на реальности. Он улавливал этот звук какое-то время назад, но так, краем сознания отметив его навязчивость и непонятность, пока предавался воспоминаниям, а сейчас вот воспринял уже осознанно и даже порадовался поводу отвлечься от прошлого.
Вжик-вжик-вжик – размеренно так, отчетливо скрипело, и бубнеж какой-то еще доносился, но тоже размеренный, в такт этому вжику странному. Григорий прислушался и усмехнулся про себя, отметая первую, самую возможную версию:
«Не-а. Не секс ни фига – ритм другой. – И нахмурился: – А откуда это вообще? Сверху, что ли? Точно, сверху!» – понял он.
– Так! И что происходит? – вслух спросил Вершинин бог знает у кого, у Духа дома, наверное.
Эта «келья», как ее называли взрослые, – комнатка, в которой проживали всегда Гриша и двоюродный брат Костя, его закадычный друг и соратник по всем проказам и делам мальчишеским, который был старше Григория на один год, располагалась на самом верху дома – на третьем этаже, состоявшем всего из трех небольших комнаток, а выше находился только чердак под коньком крыши.
Понятное дело, чердак, на котором складировали старые, отслужившие свое вещи или убирали на время сезонные или такие, которыми редко пользуются.
И ясно как день, что чердак был для малышни местом особых игр, забав и пряток, облазили они его вдоль и поперек до последнего гвоздя. К тому же там в любое время года было сухо, а зимой не холодно благодаря проходившей тут печной трубе, и не жарко летом, и просторно-о-о – на всю площадь третьего этажа, а в центре до потолочных балок, так и метра три с половиной будет – самое то, для детских игр в таинственное.
Вот интересно, кто там сейчас веселится и как? Звук непонятный – железный скрежет какой-то.
Радуясь поводу покинуть комнату, навеявшую столько воспоминаний, да и сами воспоминания, Вершинин решительно отправился выяснять.
Дверь, венчавшая ведущую на чердак лестницу, была распахнута, и неопознанные звуки здесь слышались более отчетливо.
Вжик-вжик-вжик – железно скрипело что-то, и не то детский, не то девичий голос в ритме с вжиком повторял какие-то слова, неразличимые пока, похожие на стишок или считалку.
