Глава первая
Я подарила своему отражению чарующую улыбку. Эх, хороша, чертовка, как сказал бы отец!
Пушистые длинные каштановые волосы, скрепленные около висков несколькими заколками с крупными жемчужными навершиями, блестящими локонами падали мне на полуобнаженные плечи. Пухлые губы были аккуратно подведены ярко-алым кармином. Глаза я макияжем почти не тронула. Лишь подчеркнула угольно-черной подводкой линию роста ресниц. Ну а с такой нежной кожей пудра мне вообще была не нужна.
Невольно вспомнились мои мытарства с косметикой в родном мире. В последний год я не меньше получаса проводила перед выходом на работу около зеркала, пытаясь замаскировать круги под глазами от недостатка сна и землисто-серый от усталости цвет кожи. Да, тридцать лет — это, увы, не восемнадцать. А впрочем, в любом возрасте нелегко выглядеть юной воздушной нимфой, когда вкалываешь, как проклятая, минимум по двенадцать часов в день.
Я тряхнула головой, отогнав мысли о тяжелом прошлом. Отступила на шаг и несколько раз повернулась около зеркала, придирчиво изучая наряд, который выбрала для сегодняшнего ужина.
Ярко-алое шелковое платье обнимало меня, словно вторая кожа. Широкий черный атласный пояс подчеркивал тонкую талию. Подол расходился несколькими клиньями. Декольте, на мой взгляд, было даже слишком глубоким. Но ничего. Так намного лучше.
— По-моему, слишком вызывающе, — проскрипел за спиной до боли знакомый голос.
В отражении я заметила, как воздух около меня замерцал, густея на глазах. Мгновение, другое — и я увидела барона Гейба Теоля, с недавних пор своего неизменного спутника.
Неодобрение слишком явственно было написано на лице пожилого седовласого мужчины. Он презрительно кривил тонкие губы и усердно хмурил кустистые брови, всем своим видом показывая, что ему не нравится, как я выгляжу.
— Честное слово, Лариса, переоделась бы ты, — пробурчал он. — Это не платье, а какая-то пошлятина и безвкусица.
— Почему это? — искренне удивилась я столь строгому и несправедливому вердикту.
— В мое время женщины не позволяли себе такое, — фыркнул барон. — Это… Безобразие это полное! Все прелести напоказ.
— Ох, барон, — вздохнула я лукаво. — Видели бы вы, как одеваются женщины в моем мире. Боюсь, вас бы удар хватил.
— А как они одеваются? — внезапно заинтересовался Гейб. — Неужели еще более развратно?
Я невольно улыбнулась. Ну, если платье в пол для барона — развратное одеяние, то даже страшно представить, что бы он сказал, увидев на пляже девушек в бикини. Точно бы с сердцем плохо стало. Хотя нет, инфаркт призраку точно не грозит.
— Все равно не одобряю я этого, — не дождавшись от меня ответа, хмуро продолжил Гейб. — В женщине должна быть загадка! А тут сразу весь товар лицом.
И призрак рассерженно замерцал, готовый в любой момент развоплотиться.
— Теперь я понимаю, почему Петер такой стеснительный, — задумчиво протянула я. — Чуть в обморок не упал, когда меня в ночной рубашке увидел.
— Я воспитывал своего мальчика в старых традициях! — с нескрываемой гордостью заявил Гейб.
Правда, тут же запнулся и погрустнел. Уныло вздохнул, опять замерцав всеми цветами радуги.
Без слов понятно, почему так нахмурился. Вспомнил, наверное, что на самом деле Петер — не его сын, а племянник.
Я в последний раз поправила волосы и отошла от зеркала. Ладно, хватит собой любоваться. Есть дела и поважнее.
— Так почему ты так вырядилась, Лариса? — спросил Гейб. — Вроде бы, никакого званого ужина сегодня не предполагается. Или Джестер пригласил тебя куда-то? — Хмыкнул и язвительно добавил: — Да нет, я бы знал.
Я недовольно повела плечами. Неприятно осознавать, что неупокоенная душа моего несостоявшегося свекра отныне обречена постоянно быть рядом со мной. Первые дни я изрядно бесилась от осознания этого факта. Попробуй тут расслабиться в ванной или уборной, когда понимаешь, что за тобой вполне могут в этот момент подглядывать. Но барон Гейб заверил меня, что никогда и ни за что не опустится до подобного. Наша незримая связь вполне позволяла ему держаться от меня на некотором отдалении. И барон поклялся мне, что его воспитание не позволяет ему подглядывать за обнаженными девушками. Проверить это я была не в состоянии при всем своем горячем желании. Оставалось лишь поверить.
К слову, упрекнуть Гейба в излишней привязчивости я не могла. Он не надоедал мне разговорами и первое время вообще старался лишний раз не материализоваться рядом. Правда, в последние дни мы частенько болтали. И тому были свои причины.
Одиночество и скука смертная. Вот какие чувства испытывала я постоянно после того, как Джестер инсценировал мою смерть и забрал меня с собой. Около месяца прошло с той поры, как он вынес меня на руках из фамильного склепа рода Теоль, который, хвала небесам, не стал моим последним прибежищем. Затем была дорога в его столичный дом. Как я ни пыталась разговорить Джестера в карете и узнать, что меня ожидает в будущем — все зря. Он словно погрузился в оцепенение, глядя куда-то поверх моей головы и игнорируя любые вопросы. Сдавшись, я с радостным нетерпением стала ожидать окончания путешествия, надеясь, что, оказавшись в знакомой обстановке, Джестер немного оттает и снизойдет до моих расспросов. Однако моим чаяниям было не суждено сбыться.
Мы въехали в Мефолд поздним вечером. Карета долго тряслась по каменной мостовой, блуждая в лабиринте узких изогнутых улочек. Я приникла к окну, желая рассмотреть город, в котором никогда не была. Но Джестер строго шикнул на меня и задернул плотные занавески. Даже его дом я видела мельком — когда выходила из кареты. Огромное трехэтажное здание с крышей из темно-багровой черепицы мрачно нависало над подъездной дорогой. Я остановилась было, задрала голову, желая полюбоваться на свое очередное пристанище, но Джестер, ни слова не говоря, грубо подхватил меня под локоть и почти насильно поволок к крыльцу.
В доме он сразу же перепоручил меня заботам домоправительницы — суровой, широкоплечей женщины лет пятидесяти по имени Энни. За те недели, что я провела здесь, я не слышала ни слова из уст этой мужеподобной особы, предпочитающей в одежде наглухо закрытые платья исключительного черного цвета и убирающей волосы под темные платки. Да что там, я бы всерьез поверила, что она немая, если бы не услышала однажды ее ругань на лестнице. Глухой словно прокуренный голос выдавал неизвестной растяпе такие витиеватые пожелания всего наихудшего, что я невольно заслушалась.
Только Энни позволялось заходить в комнаты, выделенные для моего проживания. Больше никаких слуг я не видела. Но общение у меня с ней не сложилось. Если это возможно назвать общением, конечно. Все мои попытки разговорить ее оканчивались ничем. Самые прочувственные тирады, самые умоляющие монологи, самые слезные мольбы — ничто не могло тронуть суровое сердце служанки. Когда я теряла терпение и повышала голос — он сразу же уходила, прежде вежливо поклонившись на прощание.
