ГЛАВА ПЕРВАЯ
Поезд страшно стучал колесами и словно чудовище в своем жутком уродливом чреве нес еврейский народ в новую полную горестей жизнь.
Мария крепко сжимала руку дочери. Маленькая Сарра семи лет сидела рядом с матерью на голом грязном полу душного вагона.
Мария была на девятом месяце беременности. Ее успокаивали, что скоро поезд придет, что все будет хорошо, что немцы сказали, что их евреев просто везут на новое место жительства. Но Мария знала, что случилось страшное, что их везут на смерть, а как иначе если смерть уже пришла в ее дом, семью и жизнь. Рядом с Марией не было Марка ее мужа. Когда им предписали явиться к девяти часам утра на вокзал, прежде пунктуальный и дисциплинированный нотариус Марк сказал, что он останется у себя в доме и захлопнул дверь перед носом сержанта. А через час в дверь грозно постучали.
– Открой, – стала умолять Мария, а Сарра заплакала, когда стук из грозного превратился в страшный грохот и дверь выломали.
Марк закрыл семью собой. Его ударили в живот и выкрутили руки и поволокли из квартиры. Стройный и красивый офицер сказал:
– Так будет с каждым если вы не станете выполнять приказы. Ровно в девять утра явиться на вокзал, – и вышел.
Мария хотела сначала бежать за мужем, но потом бросилась к окну так как они жили на четвертом этаже и она попросту не успела бы в своем положении и наверно полетела с лестницы кувырком.
Марка вытащили под руки из подъезда и вдруг подставили к стене. Офицер достал пистолет и без предупреждений и объявлений выстрелил Марку в голову
Мария закричала и в ту же минуту ее словно парализовало. Ужас перехватил дыхание и сковал по рукам и ногам, а потом она упала без чувств и не видела как уже тело мертвого Марка положили в кузов машины и увезли.
Когда Мария пришла в себя ей хотелось умереть, но под сердцем бился ребенок Марка и маленькая Сарра. И Мария хотела сбежать, но куда сбежишь из гетто если везде часовые, патрули и дороги перекрыты. И боясь за детей, Мария в назначенный час пришла на вокзал. Но теперь, когда поезд их нес в страшную неизвестность Мария поняла мужа, поняла почему Марк отказался выполнять приказ немцев. Муж сразу догадался, что это станет обманом и превратиться в трагедию и смерть.
И когда поезд замедлил ход и остановился все пассажиры замерли. У них вдруг перехватило дыхание, вдруг стало ясно, что их ждет беда.
Стали открывать вагоны. Солдаты были собраны и их движения были отточены словно это был уже сотый по счету поезд. Они громко отдавали приказы. Стать здесь, это оставить. Мужчины налево, а женщины с детьми на право.
Багаж брать собой не разрешили.
– Вам выдадут все что вам требуется, – говорил офицер.
Мужчины обнимали своих жен и матерей. Дети плакали. Построив колонну из мужского пола узников стали уводить. Они оглядывались на близких и махали рукой. Когда они скрылись у женщин стали отнимать детей.
– С ними будет все хорошо! Такой порядок! – говорил офицер.
Одна из матерей не хотела расставаться с сыном и взяла на руки пятилетнего ребенка. Но один из солдат вырвал ребенка из рук матери и в назидание другим ударил женщину прикладом в голову. Он не рассчитал. Женщина упала и стала биться в конвульсиях. Солдат не долга думая выстрелил. Нет он не пожалел бедную женщину, ее судороги показались ему уродливыми и оскорбили его и его форму.
Гром выстрела пронзил всех несчастных матерей и в ужасе плача они навсегда прощались со своими детьми. Стал накрапывать дождь. И пусть даже начался страшный невиданный ливень всех дождей мира не хватило бы, чтобы превзойти слез матерей. Горьких страшных слез материнской разлуки.
Август молоденький восемнадцатилетний белокурый сержант стоял и смотрел на женщин как их лишили самого дорогого в жизни и любовался своими насыщенными сапогами. Сапоги блестели и казались превосходными на фоне обуви пассажиров страшного поезда. Их обувь в дороге запылилась и сами они были все уже не в свежей одежде в отличие от Августа у которого была отглажены каждая складочка формы. И сам Август был стройным и держал спину только прямо и никогда не сутулился и смотрел на всех сверху вниз. Каждый раз, когда он приходил на перрон лагеря и встречал новых узников Освенцима, молодой человек считал важным и значимым событием в своей жизни. И для него настоящего немца было главное показать своим видом, что он выше этих евреев во всем. Но большие удовольствие Августу доставляла когда приходила очередь подойти к этим жидовкам и вконец их раздавить, приказав им немедленно раздеваться. Это страшное унижение представала для молодого человека чуть ли вершиной его расовой победой над недочеловеками к которым он причислял всех евреев.
– Раздеться! Вы получите новые вещи! – сказал Август и внутри трепетал, но вдруг одна из девушек состроила гнев и гордо стала перед Августом в позу.
Это была молодая красивая девушка, где то даже красавица с большими глазами и изящными и тонкими чертами лица. У нее был красивый прямой подбородок и сейчас он был вздернут кверху и Августу показалось, что подбородок и вся девушка смотрит на него высокомерна.
– Ты плохо слышала? Ты не понимаешь по-немецки? – сурово спросил Август.
– Я знаю пять языков! – гордо ответила девушка.
– Ученая жидовка! – злобно сказал Август. – В Освенциме признают только один язык, язык Третьего Рейха!
– Язык плачей! – выкрикнула девушка.
– Ты станешь выполнять приказ? – выкрикнул Август и вышел из себя и достал пистолет, но вдруг остановился и внимательно стал рассматривать пальто взбунтовавшийся еврейки. Это было пальто из прекрасного кашемира и было скроено по модному фасону.
– Снимай пальто! Потом я тебя застрелю! – сказал Август.
Девушка на миг растерялась, но только на миг и выкрикнула:
– Скот!
– Оглянись проклятая жидовка и посмотри на своих матерей и сестёр. Они голые и раздавлены, вот настоящий скот! – ответил Август и выстрелил.
Девушка упала. Молодой человек спрятал оружие и подошел к жертве и стал снимать пальто.
Доктор Менгеле равнодушно смотрел как Август снимал м с мёртвой девушке одежду. Многие солдаты присваивали себе приглянувшиеся им вещи и посылали их своим близким. Это не возбранялось. Менгеле был занят другим и отведя от Августа свой взгляд стал жадно всматриваться в обнаженные тела. Его волновала не женская нагота, а то что может есть среди них какие ни будь особенные. Может быть неполноценный рост, задержки в развитие или уродство, но он не находил и злился. Каждый раз когда приходил поезд с новыми узниками он волновался. Если поезд следовал ночью то просил его разбудить. Люди с особенностями в развитии ему нужны были для исследований и медицинской практики.
