– Когда мы уже перестанем отступать перед этими конфедератами?
Вопрос повис в воздухе. Это было второе крупное поражение Севера, и снова кровь смешалась со стальными водами реки Булл Ран, снова оказался Манассас для северян таким же, как и в прошлую битву – напрасное и бессмысленное противостояние, бесславное бегство смешавшихся полков. Отступившие силы стояли теперь в укреплениях под Вашингтоном, и среди людей то тут, то там по различным отрядам то и дело возникали подобные разговоры1.
– Как есть – так есть, Джеймс, – помолчав, отозвался на вопрос говорившего его товарищ, тоже офицер северянин, но с другими, не как у того, синими, но с темными, серыми глазами.
– Но зато ведь даже и «врата адовы не одолеют нас»2, – продолжил Джеймс Грейсли.
– Да, – вспомнил и его собеседник, смышленый, решительный Уильям Вингстон. – Ладно, Джейми, давай не будем насмешничать, – заметил он. – Как сказано в Притчах Соломоновых: «При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои – разумен» (Притч.10:19). Никакие события не могут быть поводом, чтобы забывать о том, что написано в Библии.
– Подумать только, Уилли, тебя послушать, так и не понять, почему ты стал выпускником Вест-Пойнта3, – заметил его друг. – Наверное, тебе ведь следовало учиться и оставаться где-то в Гарварде4, у тебя есть и все способности, и склонность характера. Например, ни я, ни наш Натти вот так, чтобы уметь сказать вслух, никогда ведь не задумываемся.
Вингстон махнул рукой:
– Я и правда почти два года проучился в Гарварде, но потом у меня все получилось так, что я оставил его и перешел в Вест-Пойнт. Такая вот история, – вздохнул было он, но уже снова просто улыбнулся. – Как есть – так есть.
Натаниэль Лэйс был третьим боевым капитаном. С серо-голубыми глазами.
Этот день был уже на исходе. Сквозь узкие оконные проемы бревенчатого укрепления лился сейчас предзакатный солнечный свет. У Юга не было лишних сил на нападение, южане выигрывали умениями и тактикой, поэтому здесь, почти что в Вашингтоне, было безопасно и ничего не предвещало тревоги, стояли тишина и умиротворение. Короткое, длинное ли это было затишье – никто этого не знал, но пока ничего его не нарушало. И Джеймс Грейсли первым поднялся, и вскоре они все трое оказались за стенами угрюмого строения. Река уносилась за поворот, и ярко золотилась в лучах закатного солнца раскинувшаяся перед ними поляна.
– Как есть – так есть, – согласился Натаниэль. В его взгляде со стальным светом были обычные решимость и сила, но слишком зеленой, слишком сочной была вокруг трава, слишком синим небо, и тайная горечь всё же слегка тронула этот голос.
Уильям Вингстон хотел что-то сказать, но, посмотрев на обоих своих друзей, чуть помедлил. Стойкие, надежные, они ведь бестрепетно и молча пойдут и в огонь, и в воду, и навстречу любой судьбе, но разве могли иметь им большое значение какие-то умудренные высказывания Уильяма Вингстона? У них не было ничего, кроме их стойкости и мужества, и это была суровая, беспощадная и главная правда жизни.
– Во всех наших испытаниях Господь Бог всегда с нами и никогда не оставляет нас, – всё-таки заметил он. – Как все написано: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне» (Мф.10:28).
Некоторое время все трое молчали. Река несла свои воды, небо сияло сейчас теплым вечерним светом, щебетали и перекликались птицы где-то в зарослях. Воздух, трава, лесные дали, склоны Аппалачей – всё полнилось силой, трепетом и жизнью. Но была и другая реальность окружающего мира. Слишком скорбная и слишком полная горести. Вселенская печаль промелькнула в глазах Лэйса. Вселенская печаль без конца и без края… Но он молчал. Он всегда больше молчал во всех подобных чувствованиях и моментах: «Если же невозможно, чтобы не возмутиться, то, по крайней мере, нужно удерживать язык, по глаголу псалмопевца: «смятохся и не глаголах» (Пс.76:5)5. Летняя, сочная трава клонилась под береговым ветром. И в одном лишь только могла быть правда на все – в молчаливом принятии любых своих предстоящих судеб.
– Значит, такой уж нам выпал крест, – помолчав, серьезно произнёс наконец Натаниэль. – Потому что нам просто предстоит принять всё, что ни суждено. За свои же грехи – что ж, Бог с нами и Он все видит…
Его голос зазвучал глуше:
– Достойное по делам моим приемлю, – просто сказал он.
Ясное и тихое вечернее небо поднималось над рекой и над ближними вековыми деревьями. Уильям удивленно взглянул на Лэйса. Обычно молчаливый, тот столько всего сейчас сказал. В самом деле, что же он знал о нём, об этом всегда спокойном, сдержанном капитане? Только то, что это был надёжный однополчанин с сильным характером и серо-голубыми глазами? Но сейчас на минуту была открыта его душа, честная, откровенная в своих вопросах и порывах.
Джеймс Грейсли сидел на стволе поваленного дерева и тоже посмотрел на друга. Синяя форма удивительно шла ему, наверное, это обусловливалось силой и крепостью его фигуры, серо-голубые глаза сейчас уже снова дружески улыбались, но в другое время случались моменты, когда они становились совершенно стальными, уверенный и спокойный, с великолепными качествами наездника и стрелка, он никогда ни о чём не подавал вида и, казалось, никогда не уставал – такой уж это был характер, лишь только темнел взгляд в нелегкую минуту…
Джеймс, всегда беззаботный с виду, порывистый, с глубокой синевой вирджинского неба в своих глазах, застегнул ворот синего мундира, почувствовав, как потянуло с реки вечерней прохладой.
– Натаниэль, – сказал он, – ты ведь вырос где-то на Западе, Натти? И все всегда говорят, что в тех краях всюду только леса, прерии и индейцы. Звезды, небо, трава и солнце. Но ты крещен в православную веру, Нат?
Лэйс кивнул. Когда-то было детство. Он сам, его друзья, маленькие индейцы из ближнего племени дакотов, зеленые просторы земли, и это ведь был для него обычный мир, обычные приключения и жизнь, но как-то все получилось так, что теперь у взрослого Натаниэля кроме солнца, неба, зеленых трав и стойкости была еще и вера в Бога.
Джеймс между тем, сподвигнутый ходом разговора, вспомнил и про себя самого.
– Я ведь тоже в таком же крещении, Натти. Значит, там, где ты родился и вырос тоже были переселенцы из карпато-россов и православный приход. Все-таки не только прерии и индейцы, – улыбнулся он другу.
– Хороши же называются друзья, – прозвучал теперь голос Уильяма Вингстона, про которого двое его товарищей уже успели сейчас позабыть в увлечении своим разговором и воспоминаниями о прошлом.