Нас с Женькой снова рассадили. Такое уже было в этом году. Раза три, а может и больше. Но сейчас терпение нашей учительницы Ольги Дмитриевны лопнуло окончательно. Она так и сказала:
– Все, ребята. Мое терпение лопнуло окончательно, – и пересадила моего друга к Игорю Альтшуллеру.
Игорь отличник, как и я. Теперь ему поручили перевоспитывать троечника Женьку.
Только разве его перевоспитаешь? Он не дурак, мог бы и сам хорошо учиться. Вот только лень вперед него родилась, как говорит моя бабушка Крестная. К тому же он тихо говорить не может, да еще и неуступчивый. Нет, Игорю с ним не справиться…
Эх, этого Женьку, да к нашему Ленчику. Тот бы его быстро перевоспитал. Ленчик вор авторитетный, с ним не поспоришь. Что не так, сразу в морду.
А Женька любит спорить. Прав, не прав, все равно будет доказывать, пока с ним ни согласишься, хотя бы понарошку. А не согласишься, может и в драку полезть. Меня он, правда, теперь боится. Как-то не удержался, дал ему раза два под дых, как Ленчик учил. Больше с кулаками не лезет. Схватит сзади и держит, пока ни сдамся. И не вырвешься – он сильнее меня. Так вот и спорим, иногда даже на уроках.
Похоже, он привык быть первым, потому и спорит со всеми – и в классе, и во дворе. Как ни как, его папа авиационный генерал. Правда, сам Владимир Владимирович добрый. Он только смеется, когда Женька пытается спорить даже с ним, с отцом.
Сына он балует. Подарил ему настоящий офицерский кортик. А совсем недавно, на день рождения – охотничью двустволку. Патронов только нет, но это не беда. Если что, можно взять у дяди Коли. Он охотник. У него таких патронов много, не заметит.
А вот мама у Жени строгая и такая же шумная, как он. И тоже любит быть на виду. Она у нас председатель родительского комитета. Всеми командует: нами, нашей учительницей, завучем и даже моей мамой – она тоже в родительском комитете.
За глаза все называют женину маму «генеральшей», а кто-то из родителей однажды сказал, что она типичный «генерал в юбке». Все так смеялись, даже Женя, потому что никто никогда таких генералов не видел – с лампасами на юбке.
Не знаю, почему, но все три года учебы в школе я всегда помогал кому-нибудь из отстающих. Сначала это был Вовка Бегун. Но он мой друг еще с дошкольных времен. В первом классе, когда мы учились вместе в нашей, тогда еще мужской школе, я сидел с ним за одной партой. Учеба ему не давалась, но с моей помощью он легко вытягивал на троечку с плюсом любой предмет, даже арифметику.
Дома его за те тройки жестоко пороли ремнем. Даже плюсы не спасали. Отец хотел, чтобы он стал отличником, как я. Но в это не верила даже Ольга Дмитриевна. К концу года у Вовки, наконец, стали появляться четверки, за которые его тоже пороли, хотя и не так усердно, как за тройки. Но во втором классе его и еще десятка полтора наших ребят променяли на девчонок. Наша мужская школа вдруг стала, как и все другие, смешанной.
А ко мне посадили Вову Сигова. Сказали, по просьбе его родителей. Отец Вовы большая шишка и очень хотел, чтобы сын хорошо учился. У Вовы это не получалось. Как сказала Ольга Дмитриевна, ему не хватало усидчивости, зато у меня ее было на двоих. Вот нас и усадили вместе за одну парту, усидчивость делить.
Через месяц Вову было не узнать – он стал твердым «хорошистом».
А меня вдруг пригласили в дом на Сумской улице, где обитало важное харьковское начальство и где в огромной квартире жил Вова Сигов с родителями и прислугой. Как же мне у них понравилось. Особенно еда. Дома мы всегда ели одно и то же. Как говорила Крестная, на первое вода с картошкой, на второе картошка без воды, а на третье вода без картошки.
– Чем же тебя там угощали, сынок, что ты до сих пор есть не хочешь? – удивилась мама, когда я отказался от картофельного супа.
– Мама… Я ел куриные котлеты с чем-то очень вкусным. А потом пил вишневый компот с пирожными… Как же вкусно, – поделился с ней. Она лишь тяжело вздохнула, молча придвинула к себе мою тарелку и начала с аппетитом есть суп без хлеба. Хлеба у нас снова не было, вот уже несколько дней…
На следующий день прямо из школы мы с Вовой пошли к нам. Мой друг с удивлением оглядел наше скромное жилище. Но ему понравился огромный сундук, в котором хранились вещи. Днем мы с Сашкой сидели на нем за обеденным столом, а ночью он служил мне кроватью.
– Какое чудесное кресло, – восхитился Вова, когда мы уселись с ним не на голый сундук, а на полушубок, подложенный мамой специально для моего гостя.
Мама не рискнула угостить его нашим пустым супом и картошкой. В тот день у нас, наконец, появился хлеб. Она нарезала его мелкими ломтиками, полила постным маслом и посыпала солью. И мы ели тот хлеб, запивая кипятком из железных кружек.
– Чем это вы нашего Вовочку угощали? – спросила на следующий день Вовина нянечка мою маму, встретив ее в школе, – Пришел вчера от вас и с таким восторгом рассказывал родителям. Ничего, говорит, вкуснее не ел.
Мама только рассмеялась – оказывается, и куриные котлеты могут надоесть…
Днем мы готовили с Вовой уроки, а вечером, когда приезжал с работы его отец, играли в настольные игры, или смотрели диафильмы на большом белом экране. У Вовы их было много. Каждый день новые. Как же мне нравилось у них…
Но наша дружба кончилась быстро, как и началась. Мне трудно понять, был ли я тому причиной? Возможно, был.
– Что за шкет с тобою ходит? – спросил Ленчик, поджидавший меня из школы.
– В нашем классе учится, – ответил ему.
– Он ни на Сумушке живет? – проявил он поразившую меня осведомленность о местожительстве моего нового друга.
– На Сумушке.
– В большом доме?
– Ага.
И Ленчик долго расспрашивал меня о том доме, попасть в который было не просто. Надо было позвонить из автомата по городскому телефону 3—63-56 в квартиру Вовы, и только тогда охрана, предупрежденная хозяевами квартиры, пропускала в дом.
– Ладно, Толик, твоя задача достать ключи от квартиры. У твоего шкета они есть?
– Нет. Его встречает нянечка.
– Вот у нянечки и достань, – дал задание Ленчик.
– Как?! – ужаснулся я, мгновенно сообразив, во что меня втягивает авторитет.
– Ты умный, Толик. Сам сообразишь, но на этой неделе ключи должны быть у меня, – объявил Ленчик и, хлопнув меня по плечу, ушел…
В свои девять лет сообразить, как правильно поступить, я не мог. Знал лишь, что не выполнить приказ авторитета невозможно. Нельзя даже рассказать кому-либо о его задании – это секрет, который кроме нас двоих не должен знать никто. Ну, а сказать родителям или заявить в милицию – такое мне даже в голову не могло прийти. И дошкольник знает – это измена.
