Глава 1
Дзержинск под бомбами
Чудо у вокзала. Город во мгле. Ни жив, ни мёртв. Чудо по радио
Под бомбами. Ждут немцев. Тетрадки против Люфтваффе
Паника в Горьком
Получить хоть и короткий, но всё-таки отпуск, во время войны, когда немцев вот-вот только что прогнали от Москвы – это что-то вроде знака судьбы. И знак этот надо ценить. Будь я в это время на линии фронта – не видать бы мне никакого отпуска. Да вполне может быть и самой жизни. Но фронт у меня уже был позади – в конце июня 1941 года. Навоевался и наотступался. В настоящее же время я был начальником учебной чвсти курсов усовершенствования командного состава (КУКС) Юго-Западного фронта. И вот вечером морозного января 1942 года, когда уже значительно стемнело, я сошёл с поезда на Ромодановском вокзале в городе Горьком. Отпука у высокого начальства добился для того, чтобы привезти из Дзержинска жену с трёхлетним сыном Стасиком туда, откуда приехал – в село Самойловка Саратовской области. Именно там в это время находились курсы УКС.
Вечер морозный – настроение тёплое и радостное: не чаял вновь вступить на родную землю после окружения под Киевом… И растерянное. Теперь нужно каким-то образом добраться до вокзала Московского, там сесть в поезд и ехать уже до Дзержинска. И то, и другое – проблема. Возле вокзала никакого транспорта. Расписание поездов наверняка сменилось, с июня-то сорок первого, если вообще существовало. Не исключено, что нужного поезда ждать придётся долго. Тратить на это время – никакого желания и возможности. Не терпится поскорее оказаться дома – до долгожданной цели осталось совсем немного, по сравнению с тем, что преодолено.
Ура! Чудодейственно повезло! Возле вокзала, уже в полном мраке, наткнулся на машину из самого Дзержинска! Поспешно договорился с шофёром ехать с ним прямо в Дзержинск, минуя Московский вокзал.
Едем с потушенными фарами – водитель блюдёт строжайщую светомаскировку. Московское шоссе кажется настороженным и мрачным в темноте ночи. Горький уже позади. Впереди Дзержинск… Вспомнилась ночь на фронте за Черниговым. Я с группой офицеров в полковом резерве. Как-то, в перерыве между боями, заночевали под скирдой. Проснулся среди ночи от тишины. На фронте так часто бывает: спишь под привычный грохот и стрельбы и взрывов и просыпаешься от внезапного безмолвия с чувством необъяснимой тревоги… Тёмное небо. В нём угрюмая и зловещая вибрация гула немецких самолётов… На фоне неба багровое зарево горящего третьи сутки Чернигова… Такое острое чувство одиночества вдали от далёкого дома. Казалось, прошлое потеряно безвозвратно и никогда больше не увидеть мне никого из своих родных, сына… Вспомнилось потом, уже перед отъездом из Самойловки. Там, на улицах села, после занятий с курсантами, часто думалось: «Неужели будет так, что среди хаток на заснеженной улице встречу Мусю и Стасика?..» Так живо представлялись их фигуры, одежда, выражения лиц, жесты при встрече со мной… Настолько чётко всё это виделось, что казалось галлюцинациями.
Понятно, с каким волнением я теперь всё более и более приближался к ним. Вот машина свернула, наконец, с шоссе влево и по обе стороны дороги выплыли тёмные, без привычных когда-то светлых окон, громады домов. Дзержинск! Встали возле здания горсовета. С шофёром пришлось расплачиваться чуть ли не насильно – упорно отказывался от какой-либо оплаты за услугу: ведь фронтовика офицера вёз. Сам он повоевать ещё не успел.
Тишина города, пустота и темнота Дзержинска неприятно поразили – ведь был ещё не такой уж и поздний час. Долгий путь от Самойловки до Горького создал иллюзию большого удаления от фронта и всё ещй казалось: Дзержинск – глубокий тыл. Однако шофёр предупреждал: нынешней ночью ожидается очередной налёт немецких самолётов. И – бомбёжка… Не хотелось этому верить, но фашисты, оказывается, бомбят город уже давно и регулярно. Сбрасывают фугасные бомбы. Есть убитые и раненые среди мирных жителей – откуда в тыловом гражданском городе не мирные…
С трудом сдерживая дыхание и спешащее впереди меня сердце, спешу домой… Домой. Даже смысл этого простого, в мирное время, слова изменился – стал многозначительнее и теплее. Будничное и прозаическое, слово это приобрело самое важное для жизни значение. Это уже не то место, где отдыхаешь после работы, спишь, ешь, читаешь книгу или газету, общаешься с родными и друзьями, принимаешь гостей, откуда уходишь в гости и на работу, и всегда возвращаешься назад – в привычное: домой. Дом – это то, что теперь подвержено смертельной опасности. Это – то, что нужно защищать от неё. Теперь я – его надежда… Это – место, гдее живут самые родные для меня люди. Живут, когда там – у линии фронта, многие гибнут… В доме тепло исходит от самих стен. Они будто стали одушевлёнными. Дом тоже ждал меня. Молчаливо но доброжелательно. Его добрый привет я, казалось, чувствовал на расстоянии.
Вот прошёл мимо тёмных зданий школы номер четыре… Вот кинотеатр «Ударник»… Вот и парк… Свернул по тропинке между сосен влево… Они, кажется, смотрят на меня сверху… Летом мы здесь гулали со Стасиком. Вон на том пне он сидел… Зимой катал его на санках, а он сидел на них, запрокинув голову, и смотрел, как качаются верхушки этих сосен, следил глазами за перелетающими с ветки на ветку галками, показывал на них руками, взмахивал ими, как крыльями, словно и сам хотел немедленно взлететь… Потом показывал пальцем куда-то в пространство, требуя показать ему что-нибудь новенькое и интересное. Любознательный у меня сынище.
Ускоряю шаги. Появились двухэтажные деревянные дома Первомайского посйлка. Вот и наш дом… Тёмные сени… Дверь в квартиру не заперта, как обычно… Вхожу в прихожую… В кухню… Молчу, но сердце, кажется, громыхает на все два этажа… И вот из спальни в кухню вперевалочку является Стасик… Смотрит удивлённо и недоверчиво: что за дяденька в странной одежде? Непривычна ему ещё военная форма… От волнения могу сказать только одно слово: «Стасик!» Вошла встревоженная Муся. Ахнула, заплакала, обняла, прижалась.
Юры, старшего сына, дома нет – на работе. Дочь, Оля, ещё осенью выехала из Дзержинска учительствовать на село. Павлина, старая воспитательница Муси, укатила от бомбёжек тоже в деревню – Букино, в Богородский район. Муся, Юра и Стасик остались, жили втроём. Муся с утра полдня в школе. Юра – на заводе номер восемьдесят. Стасик в детском садике. По возрасту его отказывались принимать в это заведение: мал ещё – трёх лет не исполнилось. Но всё же приняли, куда деваться, и он зарекомендовал себя достаточно серьёзным, для детсада, мальчуганом.
