Ольга Трушкова - В плену у одиночества. Сборник рассказов

Упрятав седые волосы под видавший виды некогда роскошный пуховый платок, Петровна бросила на себя мимолётный взгляд в зеркало, согласилась с тем, что красота – страшная сила, и вышла на улицу попугать ею соседку, а заодно и снег расчистить возле ограды. Только разве соседку этим испугаешь? Соседка – Петровне ровесница, у неё у самой этой «красоты», хоть вёдрами отчерпывай.

Вон она, согнулась вопросительным знаком, держится за лопату и делает вид, что снег отгребает. Ага, как бы не так! Огрёбщица хренова! Кабы не лопата, которая её поддерживает, так свалилась бы уже давно, немочь радикулитная!

– Ну, и чего ты выскочила? Чего мои предписания нарушаешь?

Мне что, делать нечего, чтобы через день да каждый день Таньке-дуре припарки делать? – с места в карьер понеслась Петровна.

– Привет, Валюха! Да вот полегчало малость, я и решила хоть немного размяться. Снег вот убрать… – начала оправдываться семидесятилетняя Танька.

– Марш в избу, – перебила её Петровна.

– Валь, можно я чуть-чуть на улице постою, и так уже почти неделю без свежего воздуха, – робко попросила соседка.

– Ладно, постой, – сменила гнев на милость Петровна. – Вроде сегодня потеплело. Да лопату-то оставь, я и сама справлюсь.

Петровна расчистила дорожку, ведущую от её калитки к калитке соседки, отёрла выступивший на лбу пот и прислонилась к забору.

– Валь, а у тебя ведь давление шандарахнуло, – с тревогой в голосе произнесла Татьяна. – Смотри-ка, на щеках свёкольный румянец выступил.

Петровна и сама почувствовала, что давление подскочило, и даже знала, насколько – слишком большим был стаж её гипертонии, чтобы ошибиться. Но она не хотела расстраивать подругу и нарочито беспечно отмахнулась.

– Да нет, это я от волнения зарделась – Федьку увидела, секс-символа нашего. Видишь, с вёдрами вышагивает? К твоему колодцу направляется.

Фёдор был их ровесником. Все они родились в этой деревне, дружили с малых лет и почти не расставались. Даже после школы учились в одном и том же городе, только в разных учебных заведениях, а потом опять вернулись в родные пенаты. Петровна – врачом общей практики, Татьяна – учителем физики, а Фёдор – автомехаником. Тогда здесь было большое село со средней школой, с больницей, с автопарком. А теперь от всего этого осталось только три дома. Нет, домов здесь, конечно, больше, но дым из печных труб только над их тремя поднимается. Остальные стоят заколоченными – разъехались люди искать лучшей доли.

А Татьяна, Петровна и Фёдор остались, сообща решив, что старое дерево нигде не приживётся. Так и живут, размеренно и неторопливо, помогая друг другу и незлобиво подшучивая над своей старостью.

Фёдор поставил вёдра, откашлялся, сдвинул набекрень облезлую ондатровую шапку и пробасил:

– Здорово, девки! Как жизнь молодая?

И, как всегда, улыбка до ушей.

Этому приветствию более полувека. А что касается улыбки, так чего Федьке рот до ушей не растягивать, коль у него все тридцать два зуба на месте? Хотя нет, один-то ему выбили, когда он на Светку Ремезову глаз положил. Зачем в драку лез, дурак, зубом рисковал, если Светка и так по нему с ума сходила? Красавец был.

Нет больше Светки, уже девять лет Фёдор вдовствует. Дети к себе забрать хотели, но он не поехал, всё отшучивался, на кого, мол, своих девок брошу? Сын даже заматерился на него и обозвал секс-символом. Теперь и Петровна с Татьяной его так называют. Правда, за глаза. Если в глаза, так он сильно обижается и грозится их бросить.

Это он так, сгоряча грозится. Федька же понимает, что «девкам» без него – хана. Кто им пенсию привезёт, если почта в соседнем селе? Кто их продуктами затарит? Дров наколет? Ответственный он, Федька, в делах житейских.

Но сын не оставил своей глупой затеи забрать отца в город и подключил к атаке «тяжёлую артиллерию» – Дашку с Игорем, любимых внуков Федькиных, значит. Только Федька не такие атаки в Афгане отбивал, отбил и эту. Сказал, как отрезал:

– Здесь родился, здесь сгодился, здесь и помирать буду!

«Девки» тоже его не бросают. Ведь уедь они, без них совсем один он останется, Федька… секс-символ.

– Здорово, Федь, – в один голос произнесли соседки.

– Вы не забыли, какой сегодня день?

– Да нет, помним. Суббота. И баня сегодня Валюхина, – ответила Татьяна.

Баня у каждого из них имелась своя, но в целях экономии дров топили только одну. Две недели назад банились у Фёдора, прошлую субботу – у Татьяны, сегодня будут у Петровны. Как всегда, Фёдор наносит воды и дров, раскочегарит «теплодарку», а Петровна с Татьяной тем временем наведут порядок в его доме: подбелят печь, вычистят посуду и вымоют пол.

Завершив субботние хлопоты выпечкой плюшек и хлеба, подруги отправятся смывать с себя грехи недельные, а Фёдор поедет на своей «Лайбе-копейке» в соседнее село за продуктами. Село недалеко, всего в семи километрах, дорога всегда хорошая – «чёрные» лесорубы постоянно мимо их домов ездят, утрамбовывают.

Потом и он пойдёт мыться-париться. «Девкам» -то пар вреден, потому как у одной – радикулит, а у другой – давление. Они только моются.

После бани – корпоративчик, коллективное чаепитие с домашней выпечкой и вареньем. Чай у них настоян на мяте и кипрее, невероятно вкусен и ароматен. Магазинскую заварку они считают вредной пылью.

– Ох, и мастерица же ты, Танька, плюшки печь! – зажмурившись от удовольствия, басит Фёдор.

Татьяна бросает на Петровну торжествующий взгляд.

– А мой хлеб чего не хвалишь? – встрепенулась Петровна. – Или он после Танькиных плюшек нехорош стал?

И обиженно пробурчала:

– Кстати, не забудь свою буханку забрать.

– Валька, не бузи, твой хлеб хоть сейчас на выставку. Сама ведь знаешь, – примирил подруг «секс-символ». – Дай-ка, лучше Колькину гитару.

Николай, муж Петровны, умер одиннадцать лет назад, через пять лет после того, как Игорька, сына их единственного, в цинковом гробу привезли из Чечни. Не смог он смириться с этим, тосковал-тосковал, да и зачах. Так и лежат они теперь рядышком.

Фёдор проверяет настрой, подтягивает чуть ослабевшую третью струну, потом бьёт «восьмёркой» по всем семи и запевает: