Часть первая. Искусство ради искусства
– Мам, смотри! Они приехали! – чумазый мальчишка лет восьми выбежал за ворота, восторженно размахивая руками.
Женщина оторвалась от стирки. Длинные ресницы взлетели вверх, бросая тень на покрытое тонкими морщинками обветренное лицо. Прачка вытерла платком пот и с любопытством взглянула на дорогу. Несколько сельских детей, весело хлопая в ладоши, бежали за огромной повозкой, увешенной лентами и бубенцами. Выцветший от дождя и солнца голубой навес мерно покачивался со стороны в сторону, скрывая от любопытных глаз бродячих артистов, которые, по слухам, дадут представление на замковой площади в воскресенье.
– Бертран, не убегай далеко, – крикнула в след мальчишке мать, возвращаясь к недостиранному белью. – Несносный ребенок! Одни игры на уме…
Но мальчик уже ничего не слышал. Влекомый звоном бубенцов, он бежал вслед за повозкой вместе с товарищами до тех пор, пока голубой навес не слилась воедино с иссине-голубым небом и бездонно синими глазами кудрявого ангела – девочки, что тайком выглядывала из-под покрывала, задорно улыбаясь юнцам. А возможно, даже ему, Бертрану. И от этой улыбки впервые в жизни у мальчишки за спиной выросли воображаемые крылья.
В воскресенье он стоял посреди ярмарочной площади, не обращая внимания ни на толчки толпы, ни на урчание в своём животе, учуявшем запах свежеиспечённых пряников. Открыв рот, мальчишка наблюдал за удивительными движениями артистов-жонглёров[1]. Их гибкие тела сгибались в немыслимых акробатических движениях под звонкую музыку флейты и ритм бубенчиков, привязанных у них на щиколотках и запястьях. Вот актёр пародирует священника, а этот – знатную даму. Ещё несколько артистов перемазаны сажей – они изображают мавров. Толпа разрывается от хохота. И вдруг на подмостки выходит та самая голубоглазая девочка, окруженная по-мавритански одетыми танцорами, перевязанными разноцветными шелковыми поясами и с золоченными тюрбанами на головах.
– Мореска! Мавританская пляска! – восторженно кричала толпа, рассматривая черненные лица и пёстрые одежды жонглёров, которые, звеня бубенцами, задвигались в невероятном ритме, ловко топая ногами, то скручивая свои тела, то выпрямляя их по струнке.
Белокурая девчонка, так запавшая Бертрану в душу, аллегорично изображала Невинность. Оказавшись в толпе танцующих «мавров» и в показном ужасе убегая от их безумной пляски, она взобралась на высокую лестницу над подмостками и… уверенно балансируя пошла по тонкому канату, натянутому прямо над головами зрителей.
Толпа замерла. Опасаясь даже дышать, зрители смотрели, как маленькая девочка сосредоточено ступала по верёвке, пока не достигла крыши соседнего дома, к которой и был привязан канат. Ступив на твёрдую поверхность, она глубоко вздохнула, сделала небольшой реверанс и улыбнулась ликующей толпе, гордо вздергивая вверх свой тонкий нос и победно поблескивая васильковыми глазами.
В тот же вечер артисты поехали дальше, и Бертрану так и не удалось поговорить с девочкой, спросить её имя, но он на всю жизнь запомнил огромные синие глаза, чудной мавританский танец и натянутый высоко над землей канат.
1
С того дня, когда Бертран впервые увидел бродячих артистов, в его голове плотно засела мысль, что жизнь – это не бесконечные свекольные грядки и пшеничные поля, церковные молитвы и чужое грязное белье. Будучи ещё мальчиком, но уже начиная думать о будущем, Бертран вдруг ярко представил, что жизнь может быть праздником! Новые города, звонкие бубенчики и яркие декорации манили его ароматом свободы и славы.
Бертран был младшим ребёнком в семье. Его брат, Франсуа, уже женился, и вместе с женой разводил свиней и засевал поля. Сестра Мария уже готовилась выйти замуж за сельского кузнеца и стать прилежной женой и хорошей хозяйкой. Бертран же, вопреки наставлениям родителей, решил во что бы то ни было стать бродячим музыкантом. Дни и ночи он дудел в самодельную флейту, пытаясь извлечь какие-либо приятные слуху звуки, но эта наука давалась ему медленно, с трудом. Бертран оказался талантливым совсем в другом.
Когда юноше исполнилось четырнадцать лет, в их деревне построили новый храм – церковь Пресвятой Богородицы, а расписывать его стены пригласили художника из самого Лиона по имени мессер Кюри. И хоть маляром он был посредственным, но в провансальской деревушке мессер Кюри из Лиона прослыл величайшим живописцем.
Однажды, расписывая алтарь, Кюри увидел в церкви оборванного мальчишку с влажными карими глазами, растопыренными ушами и густыми черными ресницами, с интересом наблюдавшего за каждым движением мастера. В одной руке мальчика была корзинка с бельём, в другой – вполне сносно вырезанная флейта.
– Нравится? – самодовольно спросил Кюри, указывая на проделанную работу.
– Очень! – восторженно воскликнул мальчик. – Только, если б я умел рисовать… я бы добавил вон туда синей краски, а во-он туда желтой. А эту святую…
– Марию Магдалину?
– Да, Святую Магдалину… – парень посмотрел на пышные складки платья ученицы Христа, её полные улыбающиеся губы и чересчур близко расположенные глаза. – А Магдалину я бы сделал совсем другой. Немножко грустной, наверное, хрупкой и отрешенной… Я нарисовал бы её чуть выше – вон там, возле самих апостолов…
– Какой наблюдательный мальчик, – художник из Лиона недовольно поморщился, но интерес к юноше не утратил. Скорее наоборот. Он отложил кисть, взял кусок угля и лист бумаги. Хитро сощурившись, он протянул их мальчишке.
– Как бы ты это изобразил?
И Бертран нарисовал. Не имея никаких навыков, не зная художественных правил и канонов.
– Талантливый мальчик, – прошептал Кюри, и в его неглупую голову тут же пришла замечательная мысль. – Ты же не откажешься мне помогать, пока я работаю в вашей деревеньке?
2
Закончив работу в провансальской глуши, мсье Кюри возвращался в Лион. Довольный собой, потягиваясь, как кот на солнышке, он спустился с коляски возле своего небольшого дома у самой крепостной стены. Следом за ним на землю спрыгнул долговязый мальчишка пятнадцати с половиной лет, щурясь от лучей полуденного солнца.
– Фердинанд, ну наконец-то! – с визгом выбежала навстречу Кюри толстая бабища, одетая в батистовую рубашку и потертое бархатное платье, а за ней посеменила немолодая кухарка с потухшим взглядом и аккуратно уложенными поседевшими волосами.
– Ты хоть заработал что-нибудь в своей деревне? И кого это ты приволок? – указала она пальцем на Бертрана, что стоял в сторонке, почесывая свои оттопыренные уши. – В доме есть нечего, а ты всяких голодранцев домой привозишь да на колясках разъезжаешь…
– Меня не было лишь полтора года, а ты уже истосковалась, милая? – криво улыбнулся Кюри.
