В ту ночь ему приснилась мать.
После своего ухода (он никогда не говорил – смерти), мать снилась редко. Обычно в снах молча манила рукой, предлагая сыну зайти в обшарпанную дверь ненавистного подъезда. Он пугался, полагая, будто она зовёт к себе – туда, неуверенно переступал порог, поглощаемый тишиной и сырым запахом давящих с четырёх сторон серых, непреодолимой высоты, стен. Цепенея от липкого страха, сопротивляясь изо всех сил, резко просыпался от бешеных ударов «выскакивающего» из груди сердца. Лишь через несколько лет понял – мать никуда не зовёт. Она пытается помочь найти выход из тупика, показать некое направление, путь, на который ему надо вернуться. Тогда чувство тревоги сменилось на запоздалое чувство раскаяния: не так вёл себя с матерью в последние годы, проявлял мало внимания и заботы, порою становясь раздражительным и от этого непростительно грубым. Тогда-то и пришло осознание – её появление предвещает перемены в его жизни.
В этот раз мать никуда не звала. Сидя на стуле, положив на колени натруженные руки, она печально смотрела не него, лежащего в детской кроватке. Такой большой, серьёзный человек – и в детской кроватке… как я в ней поместился? – рассуждал во сне, а мать вытирала ему слёзы, ласково называя Коленькой и соней.
– Коля, просыпайся, вставай, соня! – пальцы нежно скользили по щеке. От прикосновений жены встрепенулся и, застыдившись слёз, резко отвернулся к стене. Однако слёз не было, только нехорошая тоска вошла в душу.
– Ну, что мы лежим? Проспишь своё счастье, и на работу опоздаешь.
– Сейчас, Наташа, сейчас, – посмотрел на жену не покинувшим его грустным взглядом матери.
– Ты не заболел?
– С чего такие выводы?
– Глаза у тебя… какие-то перевёрнутые.
Пожав плечами, вяло проследовал в душ.
Более года Николай Сергеевич Камаргин исполнял обязанности начальника Департамента культурной политики. Проработав в отрасли двадцать пять лет, считая себя профессионалом, знающим все «плюсы» и «минусы», Камаргин решил объединить профильные учреждения единым планом, целью и задачей. Некоторые руководители, проникшись идеей, поддержали, выказав возросшее уважение. Другие, напротив, стали смотреть как на «выскочку». В мэрии решили ситуацию уравновесить – полгода назад поставили начальника со стороны, оставив Камаргина на должности первого зама.
Отношения не сложились сразу: начальник, как передавали «доброжелатели», видел в нём претендента на своё место: больно умный, подсидеть хочет! Камаргин шефа отверг изначально: не профессионал, из другой сферы, недальновиден, и т. д. Работал Николай Сергеевич всегда много и с желанием, но последние месяцы выдались на редкость тяжёлыми. На согласных он пока не мог опереться (зачастую им же назначенные, они были новички в «новой вере»), поэтому многое приходилось делать и решать самому, лавируя между инертностью, а зачастую, открытым саботажем несогласных и недоверием руководителя. Всё это выматывало и, в конце концов, привело в состояние депрессии.
Стоя под струями прохладной воды, постарался в деталях вспомнить сегодняшний сон: он лежит в детской кроватке, мать смотрит грустными глазами и молчит. Никуда не зовёт, просто молчит… что она хотела сказать? Что не досказала при жизни, чего я не дослушал? И слёзы… Господи! Я лет тридцать не плакал, – он выключил воду, – чего я не услышал?
– Что? Что ты не услышал?
Дожил, сам с собой вслух разговариваю не замечая! Нервы действительно расшатались…
– Я говорю – поторопись! Опоздаешь на работу – шеф этого не любит.
Шеф! Какой он к чёрту шеф?! Музейная редкость! Что он вообще без меня может? Завёл порядок: приходить всем на полчаса раньше и уходить на два позже! Ты хоть ночуй на работе, а если свой труд организовать не можешь, значит, и других не организуешь!
– Не опоздаю!
Вытирая голову, вновь перед мысленным взором увидел мать. Резко опустив полотенце, «наткнулся» в зеркальном отражении своих глаз на её ласковый взгляд с немым вопросом «почему» и невольно улыбнулся.
Ему тогда исполнилось десять лет…
К первому юбилею родители подарили полувзрослый «Салют».
– Держи, – важно сказал отец, отпуская хромированный руль. – С сегодняшнего дня вступаешь во взрослую жизнь. Игрушки закончились. Получи в подарок «железного коня»!
Велосипед тёмно-синего цвета, с кожаным сиденьем, сумочкой для инструментов с блестящей застёжкой – мечта любого мальчишки. Коля не верил своим глазам. Как? Это ему? И можно прокатиться?
– Конечно! Катайся, сколько хочешь, но помни – теперь ты в ответе не только за себя, но и…
– За велосипед?
– За пешеходов. Катайся аккуратно! Не забывай: вокруг ходят дети и старушки, – он приобнял, нежно поцеловав мать, – примерно, такие, – она отмахнулась, притворно обидевшись, – красивые, молодые старушки.
Весь день Коля не покидал седла, представляя себя ковбоем на диком мустанге. Ребята со двора просились за руль и «юбиляр» милостиво разрешал: по одному разу вокруг песочницы – сам не накатался, они рулят плохо, и, главное, теперь он и только он в ответе за велосипед и за всех пешеходов! Вечером, когда мать в третий раз позвала через окно ужинать, подошёл Бондик – двенадцатилетний оболтус, получивший прозвище из-за фильма о Джеймсе Бонде (посмотрел в Москве, куда ездил с родителями на каникулы). Азартно перевирая сюжет о знаменитом шпионе, он так воодушевлённо брызгал слюной, что Пашка Нагибин прозвал его Фонтан, вызвав гнев и ярость будущего Бондика, посчитавшего прозвище до боли обидным. Долго гонялся он за Пашкой, крича на весь двор: «Нагиба, ты покойник!» На следующий день, при очередном рассказе о шпионских приключениях, Бондик заврался окончательно: «…прикинь, Бонд прыгает с парашютом, а на земле его ждут пятнадцать агентов, но тут мы им как дали!» Ребята долго смеялись: теперь понятно, кто помогает легендарному ноль-ноль-семь – агент два нуля-шесть! Это прозвище Бондик посчитал не только обидным – оскорбительным, решив показать свою силу и превосходство, благо был старше многих на два – три года. Но Сашка Коровкин, здоровяк из первого подъезда, флегматично сказал:
