Глава 1
Красное платье
Замечание автора. Апонис'тай (Белый Теленок) – старейший из живущих ныне членов племени индейцев-черноногих. Я впервые встретил его осенью 1880 года, когда он со своими людьми пришел на юг, чтобы жить рядом со стадами бизонов, которые в то время еще покрывали равнины между реками Миссури и Йеллоустоун. В то время ему было около тридцати лет, и он был одним из самых известных охотников и воинов своего племени. Много раз перед вечерним костром в его вигваме мы ужинали жареными бизоньими языками и жирными ребрами, которые приготовили для нас женщины, и потом, когда мы курили трубку с длинным чубуком, передавая ее друг другу, он рассказывал мне много историй о своих приключениях. Одно из них особенно меня заинтересовало, но за прошедшие годы все это почти стерлось из моей памяти. Теперь, прошлым летом, когда я посетил черноногих в их резервации в Глейшен, в Альберте, я снова стал гостем в его вигваме, и он снова рассказал мне подробности истории, которая так давно заинтересовала меня.
– Это очень интересная история, я хочу ее записать, – сказал я ему.
– Ай! Сделай так. Не забудь это сделать, потому что в грядущие годы, когда мы, люди, помнящие время бизонов, уйдем, наши дети, идущие путем белых людей, прочтут об этом и узнают, как жили их отцы, когда вся земля от Саскачевана до Йеллоустоуна принадлежала им – только им.
Так что вот она – история, рассказанная стариком, так близко к его словам, как я смог ее перевести.
Мне было не так уж много зим, когда я понял, что мой отец, Много Лебедей, был человеком своеобразным. Он был очень необщительным, редко посещал другие вигвамы нашего большого лагеря, его редко приглашали даже к тем, кто состоял с ним в одном клане, чтобы попировать и покурить. Он был шаманом, обладателем священной магии бизона, изображение которого в полный размер было нарисовано на нашем вигваме: справа – бык, слева – корова, оба нарисованы черной краской, с красной линией жизни, проведенной от рта к сердцу, тоже красному. Отец часто ходил в набеги на кри, ассинибойнов, Ворон и сиу, всегда один, и всегда возвращался со скальпами, оружием и лошадьми, захваченными у врагов. Он был столь удачлив, что другие воины часто просили у него разрешения пойти с ним в набег, и он всегда отвечал, что его магия запрещает ему удовлетворить их просьбы. Благодаря его успешным набегам и естественному приросту наш табун насчитывал несколько сотен лошадей и мог бы быть еще более многочисленным, если бы не его щедрость – он отдавал родственникам моей матери и своим много вражеских лошадей, оставляя нам самых быстрых, сильных и натренированных для охоты на бизонов.
Моя мать, Одинокая Женщина, была очень красивой, тело ее было стройным и сильным. Ее волосы, разделенные на две толстые косы, спускались почти до земли. Хотя она и была шаманкой, помощницей отца в его церемониях с талисманом бизона и всегда одной из тех женщин, которые каждое лето строят священную хижину Солнца, она оставалась очень жизнелюбивой. Она любила компании, песни, шутки, смех, и часто упрекала отца за то, что он всего этого избегает. На это он всегда отвечал:
– Я такой, какой есть. Когда меня нет, пусть наш вигвам будет полон твоих подруг, пируй и веселись вместе с ними. Когда я здесь, с тобой, ты должна охранять мой покой, чтобы я мог подумать о богах и понять их.
Каждый раз, когда отец уходил в свой одиночный набег, моя бабушка приходила жить со мной и моей матерью; она была матерью моей мамы. Другая моя бабушка уже умерла. По закону, которое Солнце дало нам в давние времена, мужчина не мог встречаться с матерью своей жены и даже видеть ее. Поэтому, когда мой отец возвращался из набега, он всегда останавливался на краю лагеря и просил кого-то сказать его теще о том, что он пришел. и та быстро собирала свои вещи и, закрыв лицо накидкой, быстро отправлялась в свой вигвам через весь лагерь. Потом, когда отец входил в вигвам, он обязательно спрашивал о ее здоровье и говорил маме, каких лошадей должна она забрать, чтобы передать ей. И всегда при этом добавлял:
– Еще скажи ей, что я очень уважаю ее за ее доброе сердце, за ее праведную жизнь. Попроси ее молиться за меня.
– Она молится за тебя; она все время молится, прося долгой жизни и счастья для всех нас. Она очень гордится тем, что она – твоя теща, – отвечала мама.
Когда мне было шесть зим, может семь, я стал помогать отцу заботиться о его табуне, а когда он отсутствовал, я помогал тем, на кого он оставлял лошадей. Каждый вечер мы пригоняли табун в лагерь, и, выбрав самых лучших животных, привязывали их радом с вигвамом, где они были в безопасности от вражеских отрядов. Утром мы отпускали их пастись с остальными лошадьми нашего табуна, позже, после завтрака, мы вели их на водопой, а потом отгоняли туда, где трава была получше, и там они оставались на весь день. Лошади всегда держатся друг друга, и животные из одного табуна не смешиваются с другими, так что человеку уследить за ними нетрудно – узнать свой табун можно издалека по масти лошадей и их количеству. В табуне моего отца было много пятнистых лошадей – белых с черными, коричневыми, рыжими пятнами, эти животные были очень красивыми.
В мою двенадцатую весну наше племя стояло лагерем и охотилось на Кривой реке, чуть выше больших гор, а потом, в месяц Новой Травы, весной, мы переместились на юго-восток, к Разделенным Холмам, где было множество не только бизонов, но и других животных – вапити, лосей, оленей и антилоп. Однажды утром, вскоре после того, как мы туда прибыли, отец разбудил меня, велел одеться и пойти вместе с ним к нашему табуну.
День еще не настал. Я был очень сонным.
– Почему мы идем так рано? – спросил я.
– Потому что я волнуюсь за наших лошадей, я должен пойти к ним, – ответил он.
Мы прошли вниз по долине и, когда были уже к края равнины, настал день. С верхней части небольшого хребта мы увидели наш табун – многие лошади лежали, другие, опустив головы, спали стоя. До них было примерно два полета стрелы, и на половину этого расстояния склон был покрыт густым лесом, с подлеском из ив. Пока мы стояли и смотрели на своих лошадей, те одна за другой стали поднимать головы и смотреть в одно место – на край леса перед нами, правее нас. Некоторые стали бить землю копытами и всхрапывать, при этом те, что лежали, проснулись, поднялись и тоже уставились в ту же точку.
Отец вытащил лук из чехла, натянул тетиву, достал три или четыре стрелы и шепнул мне, что что-то там не то происходит. Я пошел вслед за ним, когда он медленно и бесшумно направился к этому месту. А потом, когда мы были почти на краю леса, то заметили прямо перед собой двух человек, которые вышли из леса и медленно направились к табуну – у каждого в руке была свернутая веревка с петлей на конце, и у каждого на затылке торчало по орлиному перу. Отец быстро вышел из леса на три-четыре шага и выпустил в одного из них стрелу, которая вонзилась ему между лопаток; тот с громким криком взмахнул руками, покачнулся и упал.
