– Странное ты место выбрал, – задумчиво проговорил Берса Алхастов.
Теряясь в догадках, зачем американец завез его так далеко в горы, он обвел взглядом окрестности. Берса знал, что Томсон Хайкл ничего не делал зря. Представитель Госдепа США был скуп и расчетлив. С некоторых пор Берса стал подозревать, что и места для встреч американец выбирает из расчета сэкономить на бензине. Немудрено – кто он теперь такой, чтобы в него вкладываться?
Берса понимал, что его существование в этой стране поддерживают не из уважения к нему, а на всякий случай. Вдруг пригодится бывший бригадный генерал Ичкерии. До сих пор денег ему выделяли ровно столько, чтобы не умер с голоду да было чем платить за жилище.
Однако сегодня американец не просто удивлял, он настораживал. Мало того что на дорогу они потратили целый час, так еще, как оказалось, здесь их поджидал микроавтобус, похожий на те, которыми перевозят деньги. «Форд» стального цвета угрожающе поблескивал никелированными деталями в тени берез и сосен. Из-за густо тонированных стекол не было видно людей, сидевших внутри, но Берса странным, давно забытым чувством ощутил их взгляды.
Не подавая виду, что микроавтобус насторожил его, Берса ждал.
– Тебе здесь нравится? – спросил Томсон и посмотрел на Берсу взглядом Санта-Клауса, только что вручившего ребенку подарок.
– У меня на родине намного лучше, – ответил Алхастов, с трудом скрывая волнение, вдруг охватившее его.
Берса не кривил душой. Здесь, на границе соснового леса и горных лугов, Альпы, конечно, напоминали Кавказ, но все равно были чужими. За долгие годы Австрия так и не стала для него вторым домом. Он не мог избавиться от ощущения, что трава на одинаково подстриженных лужайках и деревья пахнут пластиком, а людей, живущих в Европе, до сих пор воспринимал как нарядных механических кукол. Даже солнце здесь походило на гигантский софит, который кто-то просто закрепил на куполе, выкрашенном в голубой цвет.
В Англии, а теперь и в Австрии, везде, где жил Берса, ему не переставало казаться, что все эти города и деревни с их ухоженными улицами – просто часть декораций гигантского кукольного театра, которым управляет невидимый кукловод. Здесь, в этом мире, все жили по его капризам.
С некоторых пор и Берса стал чувствовать, что тоже подчиняется общим правилам, становится участником антрепризы. Он понимал, что сценарии дешевых спектаклей пишут за океаном, а костюмеры и гримеры в виде Томаса уже здесь, на площадке, оживляют фигуры. Сегодня, видно, пришел и его, Берсы, черед. Куклу с глубоко посаженными глазами, прямым носом и окладистой, с проседью бородой достали из чулана, стряхнули пыль и теперь будут примерять на нее новую роль.
Странно, но Томсон отчего-то долго молчал. Может, он почувствовал неприязнь и насторожился? Ну и пусть!
Каждый раз, оказываясь в горах, Берса испытывал смертельную тоску. Томсон этого не замечал. Да Берса и не хотел, чтобы американец вдруг понял, что чеченец не лишен обычных человеческих чувств и может тосковать по родине. Он дорожил имиджем хладнокровного, спокойного и рассудительного горца, ставшего непримиримым борцом за свободу своего народа, ведь другой Томсону не нужен.
– В этот раз не я выбирал место, – наконец произнес американец и посмотрел на микроавтобус.
Двери синхронно открылись. Появились двое крепких парней в спортивных костюмах. Оба были в темных очках и походили на туристов, собирающихся покататься на лыжах.
– Если бы сейчас повторилось то, что было в России в девяностых, то именно так выглядели бы рэкетиры, – подумал Берса вслух, невольно мысленно вернувшись в те времена, когда громил на московских рынках челноков и жарил утюгом кишки кооператоров.
Как давно это было! Тогда он надеялся, что запах паленой кожи и отрубленные пальцы когда-то станут сном, однако все это оказалось лишь прелюдией. Сколько было потом такого, что просто страшно вспоминать! Он непроизвольно поежился.
– Рэкетиры?.. – между тем эхом повторил американец, силясь вспомнить значение слова, давно вышедшего из обихода.
– Неважно, – небрежно ответил Берса, размышляя, что все-таки это может означать.
Он где-то слышал, что на похожих машинах по Европе перевозят заключенных секретных тюрем.
– Американское руководство ценит твой вклад в борьбу за демократию, – высокопарно начал Томсон, – и в знак признательности хочет преподнести подарок.
– Ты меня интригуешь, – признался Берса, пытаясь уловить в интонации Томсона подвох, и бросил короткий взгляд на его профиль.
Янки равнодушно смотрел на машину сквозь линзы дымчатых очков в золотой оправе.
Берса заподозрил, что с сегодняшнего дня у него закончится спокойная жизнь на пособие.
«Неужели они собираются отправить меня в Россию?» – мелькнула мысль, и под ложечкой неприятно заныло.
Он не рвался в драку, но делал вид, будто война с русскими – смысл всей его жизни. А как иначе? Кто будет содержать дармоеда и труса? Воспоминания о том, как он оказался в Европе, тяготили и не давали ему покоя.
Берса все чаще прикладывался к спиртному. Это ненадолго приносило какое-то облегчение, но потом его вновь охватывала смертельная тоска и тревога. Нет ничего страшнее, чем презрение к самому себе. Он бросил Дудаева и бежал, когда понял, что будущего у них нет.
«Трус и пьяница, – думал Берса. – Самое позорное для чеченца».
– Я думал, ты не умеешь удивляться, – между тем на полном серьезе сказал Томсон.
– Неужели это инкассаторы, которые привезли мне деньги на оружие и зарплату моджахедам прямо из федерального резерва? – шутливо спросил Берса, заранее зная, что это не так.
Уголки губ американца слегка дернулись. Непонятно было, он улыбнулся или, напротив, погрустнел оттого, что в машине находилось далеко не то, что хотел бы видеть чеченский боевик.
– Почему молчишь? – поторопил его Берса.
