- Я должна увидеться с ним. Должна, должна… Я
хочу понять, - повторяю вслух все громче, твердя одну и ту же мантру, как
ненормальная. - Я хочу знать почему. Почему он так со мной?! - голос срывается
на крик, и, испугавшись звука, я ненадолго замолкаю.
Дождь такой сильный, а небо полностью затянуто
тучами, и на плохо освещенной дороге к его дому я почти ничего не вижу.
Утопленные фары "Челленджера" не справляются с кромешной темнотой и
плотностью дождевого потока. Дворники работают на полную, но этого
недостаточно, и мне кажется, что я еду очень-очень медленно, буквально ползу по
малознакомой улице, а мне хочется добраться к нему как можно скорее.
Я больше не могу ждать!
Наплевав на все - ну убьюсь и убьюсь, мне
терять нечего, - безрассудно давлю педаль в пол, и через пару минут, наконец,
вижу размазанный квадратик света впереди. Это ОН! Это может быть только он!
Еще ускоряюсь и почти сразу торможу с легким
заносом у обочины. Свет горит на втором этаже. Сердце замирает - в этой комнате
жила я…
Вбегаю на крыльцо, жму на дверной звонок и вся
превращаюсь в слух - жду звука шагов на старой скрипучей лестнице, но его нет.
Он не слышит? Или не хочет меня впускать?
Но я не уйду! Ему придется меня выслушать!
Я снова звоню и снова слушаю - тишина.
Давлю на звонок и не убираю палец с кнопки.
Звоню без остановки минуту, две, три… Срываюсь и начинаю колотить руками по
двери, кричу:
- Сойер, впусти меня! Открой. Я хочу
поговорить. Я все равно не уйду. Сойер!
Но и на мои крики он не появляется.
Закрадывается мысль, что он уехал, что он не
здесь, а свет просто забыл выключить. И мысль эта лишает меня последних сил.
- Пожалуйста, Сойер. Я хочу поговорить, -
шепчу сквозь слезы и прислоняюсь спиной к косяку.
Обессиленно сползая на пол, видимо, задеваю
локтем дверную ручку, та опускается, и - дверь была не заперта - я падаю в
прихожую.
В доме тьма еще более зловещая и вязкая, чем
на улице. И тишина.
Тишина, которая давит на уши и оглушает.
Липкий страх сковывает движения.
"Почему дверь открыта, а никого
нет?" - вспыхивает в голове ядовитая мысль.
И кажется, что от испытываемого ужаса я не
смогу пошевелиться, но тут же вскакиваю и взлетаю по лестнице, перепрыгивая
через ступеньки. Толкаю дверь в свою бывшую комнату и…
Вижу его. Он сидит за столом и смотрит прямо
на дверь.
На меня.
Первой эмоцией было облегчение. Шквальное.
Сногсбивающее.
Но следом тут же накатывает удивление и…
обида. Потом снова жуткий страх. И неуверенность. А в голове стучит вопрос:
"зачем я пришла?"
Ноги мне отказывают, я с трудом удерживаю
равновесие, но четко осознаю, что падать перед ним мне нельзя. Нельзя показать
ему свою слабость. Я должна быть сильной. Ради себя, ради него… Ради нас.
Замерев в дверном проеме, смотрю на него.
Любимого, родного, но такого чужого сейчас.
Взгляд Сойера не меняется, в нем то же
равнодушие. И предупреждение. Но он молчит.
И я не произношу ни слова, хотя столько всего
хотела сказать, когда мчалась сюда как безумная.
Тишина становится невыносимой, и когда я уже
не могу больше смотреть в его пустые глаза, усилием воли заставляю себя сделать
шаг вперед.
- Не входи, - слышу приказ, отданный
безжалостным грубым голосом.
Его голосом.
Я слышу его впервые за эти бесконечные… одну
неделю? Две?..
Вздрагиваю от окатившего меня холода. Он не
может так говорить. Мой Сойер не может так говорить со мной. Это неправда!
Я делаю еще шаг.
Он рявкает зло:
- Стой, где стоишь! Ни шагу больше!
- Но… почему? - слабым голоском выдавливаю из
себя, все еще не понимая.
- И у тебя хватает наглости спрашивать почему?
- глаза, полыхающие гневом, ненавистью и ледяным презрением, сужаются.
- Сойер, пожалуйста… Я… не понимаю. Что
изменилось с тех пор, как мы виделись в последний раз? Тогда ты сказал, что
любишь меня. Ты солгал? - знаю, что выгляжу жалко, и презираю себя за это, но я
останусь и буду спрашивать, пока не узнаю все.
Он смотрит на меня, не мигая, словно пытается
прочесть что-то в моих глазах и, моргнув, боится пропустить что-то важное.
Я встречаю его взгляд открыто и бесстрашно. Я
знаю, я уверена, что в нем нельзя увидеть ничего, кроме тотального обожания и
преданности.
Он едва заметно усмехается и качает головой.
- Подлая сука, - еле слышно цедит сквозь зубы
или мне это показалось?
Нет, он не может. Не может так говорить или
думать. Я наверняка ослышалась.
- Что?.. - переспрашиваю жалобно, но в тот же
миг понимаю: он знает.
Дыхание у меня перехватывает, но ничем больше
я не выдаю своего состояния. И мимика лица, и язык тела, и выражение глаз - все
под контролем.
Он оценивает мою выдержку циничной ухмылкой.
- Это ты, - говорит прямо и хлестко, как
щелкает плетью. - Я знаю, что это ты. Я вижу, что это ты.
Я никак не реагирую, и он замолкает, а после
паузы тихо, без злобы, спрашивает:
- Как ты это сделала? Как тебе удалось? - и
еще тише, горячным шепотом: - Как ты могла?!
-
Раиска? Ты откуда здесь?
Морщусь
– русским именем меня давно никто, кроме деда и младшего братца, не называет. И
если первый делает это потому, что мое приобретенное американское имя для него
все равно что ругательство, то второй вспоминает, что я урожденная Райка,
только когда хочет меня позлить. Сейчас, казалось бы, не та ситуация – площадка
у ворот «Рикерс» не кишит желающими встретить его и заключить в объятия после
четырехлетнего заключения. Не кишит настолько, что тут только одинокая я, и ему
следовало быть поприветливее, но когда Хайден поступал умно? Точно не в
последние годы, иначе не оказался бы за решеткой.
-
Оттуда, - равнодушно тычу большим пальцем себе за спину, куда убегает неширокая
унылая дорога.
- Капитанишь,
как всегда, - фыркает брат. – А твой муженек знает, что ты здесь? Или его
должность не предполагает, чтобы ты знала, что он знает? – он усмехается,
необоснованно довольный своим каламбуром.
- Нет.
Он в командировке, ему не до меня. Надеюсь… Но - от греха - не мешало бы поскорее
отсюда убраться. Ты, полагаю, не против?
- То
есть ты от него так и не ушла…
- А
должна? – удивляюсь.
Муж и
брат обоюдно недолюбливали, если не опускаться до оборотов типа "терпеть
не могли", друг друга, и следует признать, причины для встречной неприязни
у них были. Чисто профессиональные, но этого хватало, чтобы наложить отпечаток
и на личные взаимоотношения. Так один запрещал мне видеться с другим, что
приходилось изворачиваться и скрывать от него наши встречи, а второй не упускал
случая настоятельно советовать мне развестись с первым.
У
меня же на сей счет имеется свое мнение.
Закончив
на этом обмен стандартными для нас приветствиями, мы молча загружаемся в папин
«Мерседес» и, выехав на трассу, я беру курс на Вашингтон.
