Мысли о потустороннем мире и о смерти наводят тоску и ужас. Они лишают надежды.
Чаяния божественного мира, мира идеального, где царит вечное райское блаженство, рождают веру и погружают в мистический экстаз. Они даруют надежду.
Столкновение с прекрасным произведением искусства вызывает эстетический восторг.
Мир божественный реален и плотен в своем бытии, но так же и смерть неотвратимо реальна.
Искусство создает вымысел, уносящий нас в сферу воображения. Оно сладостно, как улетающий сон.
Все эти миры так различны! И все же не стоит ли задуматься о том, что все это – одно и то же?
Трансцендентное божество находится по ту сторону здешнего мира, метафизическая сфера идей взывает, словами Платона, к «упражнению в умирании», обещая блаженство за пределами жизни, в то время, как смерть окутывает ужасом и кажется полной хтонических чудищ. Однако сами чудища тоже находятся по ту сторону здешнего мира, только в них воплощается неким мифическим образом страх, а идеей светлого божества – надежда.
Критическое и рациональное мышление кричит нам: это все иллюзия! И миф превращает в искусство, в подобие сна. Искусство же возводит на пьедестал, утверждая, что здесь именно – корень совершенства, и в его творческом порыве – глубочайшее проявление человеческого и надежда на бессмертие.
Творческий порыв утверждает жизнь против всё сметающего вихря небытия, но только на фоне этого вихря жизнь оказывается чего-либо стоящей.
Круг замыкается, вымысел и реальность сливаются. Ужас смерти и чаяние бессмертия оказываются одним и тем же стремлением. И оно же влечет нас, словно Алису в кроличью нору, в мир фантазии. А фантазия увлекает от бренной жизни в жизнь вечную. Только смертное может быть бессмертным и только конечное может быть бесконечным.
Смерть, божество и искусство; потусторонний мир, фантастические духи и художественный вымысел; хтонические чудища, совершенный идеал и глубинная человеческая страсть к творчеству – вот три главные темы представленных здесь рассказов, три стороны одной и той же надежды, три вариации на тему бессмертия.
Ладья Вечности
Ладья Вечности
(этюд из анти-кафкианского мира)
Мир не зависит от моей воли.
Даже если бы все, чего мы желаем, произошло,
все же это было бы только, так сказать, милостью судьбы,
так как нет никакой логической связи между волей и миром,
которая гарантировала бы это…
Л. Витгенштейн
Однажды К. умер. Он долго был болен, кругом ходили какие-то люди, они шумели, скрипели половицами, громыхали на улице, кто-то плакал, кто-то смеялся, кто-то настаивал на чем-то важном, кто-то за что-то кого-то корил. Женщина с изможденным лицом поправляла подушку. За окном моросило. В горле першило, и нестерпимо хотелось пить. Наконец, он не выдержал и умер.
Солнце робко проглянуло утром, позолотило старый паркет и заставило полыхнуть белизною накрахмаленную простыню. На столике у изголовья стоял стакан с водой, а в нем, как в большой линзе, играл лучик.
К. сел на постели и осмотрелся. Было тихо. Одежда лежала на тумбе, сложенная аккуратно. На дверце шкафа висел потертый, но тщательно вычищенный сюртук. Окно было запыленным: за его болезнью никому недосуг было вымыть. Но, что ли, свет падал так удачно: оно казалось гораздо прозрачнее. За его прямоугольником рыжел край крыши соседнего дома и был виден кусочек неба.
Ничего не болело. «Может, я умер?» – подумал К. Он оделся, обошел комнату, потом соседнюю, выглянул в окно и вышел. Крутая лестница была пуста и мягко поскрипывала от шага. Мостовая еще блестела от давешнего дождя. Дом напротив выглядел как-то незнакомо, должно быть, его успели перекрасить. Пустота и тишь начинали угнетать, но издали чуть слышно замурлыкала мелодия. Видимо, где-то включили граммофон. Он повернул за угол, сверху хлопнуло окно, за стеной кто-то рассмеялся, вдали пробежала, поджав хвост, собака. За оградой высокого дома чуть дальше шевелила листьями пара деревьев, на скамейке у входа спиной к К. сидел старик, из-за его шляпы кольцами вылетал голубоватый дым.
Напротив красовалась лаковыми буквами вывеска книжной лавки. Прежде ее здесь не было. Открыли за время его болезни?.. В большом окне толпились нарядные тома. Он заглянул сквозь стекло. Молоденькая девушка со светлой челкой сидела в углу, склонившись. Заметив фигуру в окне, она подняла взгляд и улыбнулась. Он зашел внутрь.
– Вас что-то интересует?
– Да. Всё…
Девушка улыбнулась снова. Он оглянулся, посмотрел на полки, задержался взглядом на нескольких знакомых, но неожиданных названиях.
– Что нового? – спросил он зачем-то.
– Нового? – она наклонила голову, отложила книгу, которую читала, и вышла к нему. – Вот это только вчера появилось, – она указала вперед. – Новая книга господина А., сборник стихов господина Б., рассказы господина В… И еще один роман господина К.
Он вздрогнул.
– Господина К.?
– Да, да! – девушка подала ему книжку.
Он взял, взглянул и сразу отдал обратно.
– И что же? – спросил он тихо.
Она приподняла бровки.
– Хороший роман? – пояснил он.
– О, очень! А вы его знаете, да?
– Знаю кого?
– Господина К.: вы читали у него что-нибудь?
Он покачал головою.
– Нет, нет… не знаю.
– Ах, ну конечно… Вы, наверное, недавно здесь?
– Где?
– Здесь… – она присела на край стола рядом с ним. – Ну, в смысле, вы недавно умерли? – спросила она просто.
Он медленно повернулся, посмотрел на нее, потом сквозь стекло витрины, потом снова на полки и снова на нее.
– Пожалуй, – промолвил он наконец. – А вы – давно?
– Года два уже, – девушка беспечно откинула назад непослушную челку.
Он оглядел ее внимательно. Тонкие девичьи ноготки играли о край стола.
– Надо же. А выглядите, как живая.
Она рассмеялась. Потом нахмурила бровки и указала на книжку.
– Очень хороший роман. Рекомендую.
Он как-то виновато сунул руку в карман, ничего не выудил, отступил на шаг.
– Я не знаю… Как у вас тут принято?
– А… Вот что! Кстати, вы можете покупать в кредит. Но так вам нужно пойти в муниципалитет: всем вновь прибывшим там положена вот такая большая сумма! – она широко развела руками. – Но эту книжку я вам подарю, хотите?
– О, нет, нет, спасибо! – проговорил он и скорее выбежал прочь на улицу.
Он выбежал, остановился, взглянул прямо вверх и метнулся куда-то в сторону. И бежал, пока не выбился из сил и не обнаружил себя на большой улице, по которой ползли, переваливаясь и постукивая, коляски и автомобили. Он сел на край тротуара и обхватил руками голову. «Если я умер, то могу делать все, что угодно», – мелькнула мысль. Однако несколько прохожих с другой стороны уже бросали на него не столько удивленные, сколько понимающие взгляды.
