– Потому что ты дура! – стукнув по столу банкой сгущённого молока, гаркнула низким сопрано Одиллия Ивановна.
Из раскрытой сумки вкусно пахло копчёностями, вызывая у Иды обильное слюноотделение. Бросив оскорбление, тётка выудила из «рога изобилия» палку сырокопчёной колбасы и положила рядом со сгущёнкой.
– Зачем ты так, Дилля? – тихо, словно соглашаясь, пролепетала мать, поглаживая сухой ладонью накрахмаленную скатерть.
– Скажешь, неправа? – Тётка снова опустила руку в сумку и замерла. Её гладкое, будто вощёное, лицо выжидательно застыло.
Ида затаила дыхание. Казалось, от того согласится мать или возмутится, сейчас зависело достанет тётя Дилля очередную вкусняшку или застегнёт сумку и удалится, оставив Иду с риском лопнуть от любопытства и досады. В душе боролись чувства: с одной стороны – жалости и обиды за мать, с другой – жгучего желания поскорей отведать городские вкусности.
Одиллия Ивановна работала в сфере общепита. Нечастые наезды к сестре компенсировались более чем щедрыми, а главное дефицитными гостинцами. Мать в шутку называла тётку «Обилия Ивановна». В ответ тётка, апеллируя к своей устроенности и «умению жить», считала, что это даёт ей право поучать и даже, пусть и беззлобно, оскорблять старшую сестру.
Не дождавшись ответа, тётя Дилля извлекла на свет коробку «Птичьего молока».
– Молчишь? Значит согласна. – Тётка посмотрела на Иду и снова на сестру. – Вот скажи мне, куда ты их столько нарожала? Зачем тебе такой выводок? Зачем, Детта?
В ответ мать лишь вздохнула. Не горько. Просто она любила вздыхать, без всякой причины. Привычка.
Они такие разные. Будто и не родные вовсе. Аполлинария Марковна, бабушка Иды, большая оригиналка и любительница балета, дала народившимся девочкам необычные для того времени имена. А как иначе, если вся история появления на свет двойняшек сама по себе была оригинальной. Необычным в ней было всё. Да что там необычным? Невероятным! Одетта родилась недоношенной, на два месяца раньше сестры. Да, да! На два месяца! У Аполлинарии Марковны была редкая анатомическая особенность – удвоенная матка. Пока врачи боролись за жизнь и выхаживали недоношенного первенца, Одиллия преспокойно отсиделась в животе у матери и появилась на свет аккурат к Новому году вполне себе жизнеспособным ребёнком. Маленькую грушевидную головку Одетты словно золотистым нимбом увивали жиденькие волосёнки. Голова Одиллии, правильной овальной формы, была полностью покрыта чёрными, как смоль, волосами. Несмотря на то, что со временем светлые волосы Одетты потемнели, а выжженная пергидролем шевелюра Одиллии превратилась в одуванчик в поре цветения, а может и благодаря этому, сёстры так и остались полной противоположностью.
К 35 годам Одетта успела выйти замуж, родить четверых детей, похоронить мужа. Из средств к существованию имела пенсию по утере кормильца и выплаты на детей.
К тем же 35, Одиллия также успела сходить замуж, правда ненадолго, всего на восемь месяцев, после чего благополучно развелась с «бесполезным мужем». Восьми месяцев ей с лихвой хватило, чтобы понять – больше в «замуж» она не ногой. Детей у Одиллии Ивановны не было. Не завела. Слава богу, хватило ума. Зато у неё были: кооперативная квартира, хорошая должность и уверенность в завтрашнем дне.
– Так они же Богом данные, Диллечка, – запоздало оправдывалась мать, расставляя на столе тарелки. – А не будь их, с кем бы я осталась? Одна? Как ты?
– А что плохого?! – Одиллия пригладила наманикюренными пальцами короткую модельную стрижку. Из-под высокой желтокурой «шапочки» торчали короткие отростки чёрных волос.
– А что хорошего? Разве ж одной ладно? Тоскливо ведь, Диллечка, признайся. – Мать достала из буфета огромный нож, деревянную доску и стала пилить тонкую сморщенную палку «сухой» колбасы. – Осподи! Из чего только её делают? Впору пилу доставать.
– Давай я! – Дилля отобрала у сестры нож и принялась резать колбасу на кругляшки. – Одиночество, сестрёнка, это свобода. «Хочу – чай пью, хочу – на транзисторе играю».
– Одиночество – это ненужность. А что может быть страшнее ненужности?
– Ой, не говори ерунду! Любая нужность – это зависимость. Привязанность, понимаешь?
– Нет, – мать поставила на стол стаканы. – Не понимаю и никогда не пойму. – Обернулась на Иду. – Сходи в погреб, доченька, набери там рыжиков и капустки квашеной. И огурцов солёных.
Когда дочь скрылась за дверью, Одетта нырнула в буфет и вытащила оттуда бутыль самогона.
– Ну что, по маленькой?
– А давай.
Одетта плеснула в стаканы немного мутной жидкости.