Мысли – замкнутый круг. Убежать бы от себя куда-нибудь. Изболелось сердце. Но что мне делать, кто мне поможет и когда? Как мне заставить себя понять, что каждое утро – это радость моего бытия, что небо цвета незабудки – это великое счастье.
Вот и сейчас, тихим ранним утром, по пустынной и пыльной дороге уносит автобус меня все дальше и дальше от пропахшего дымом заводских труб неуютного города в первозданную тишину. Мелькают березки-золушки, ждут своей доброй феи-тучи, чтобы радостно о чем-то зашелестеть листьями под нежным прикосновением летнего ветерка.
Кончается лес. Автобус вырывается на широкий зеленый простор. Последние метры. Остановка. Недовольно фыркнув, автобус покатил дальше. Видимо, обиделся, что из-за одного пассажира пришлось останавливаться. Узкая черная дорога тянется через зеленое поле озимой ржи. Солнце начинает подогревать. Где-то в вышине поет свою песню жаворонок. Вдали вырастают крыши покосившихся старых избушек. В одной из них ждет меня мама. Стоит у изгороди и напряженно смотрит на дорогу. Дождалась. Заходим в неказистый домик. Сидим за столом, пьем чай с городскими булочками, что я привез в своем рюкзаке. Потом беру удочку и бреду по берегу извилистой и мелкой речушки. На крутых поворотах русла образовались небольшие омуты, забрасываю удочку. Клюет моментально. В некоторых местах просто сижу на берегу. Отдыхаю. Стремительно снуют ласточки, высоко в небе лениво кружит коршун.
Через несколько часов возвращаюсь с уловом. Рыбешка мелкая, но мама терпеливо ее чистит.
К полудню солнце накалило воздух, но в избе хорошо, прохладно и я засыпаю на маминой кровати. Просыпаюсь от маминого голоса, что готова уха и пора садиться обедать.
Вечером сидим на завалинке. На проводах две шеренги ласточек отдыхают после трудового дня. Вдали над полем низко планирует лунь. Солнце садится хорошо, горизонт чист, значит, завтра опять будет жаркий день.
Мама разминает натруженные руки.
– Ох, все ломит, все болит, пора костями на место. Всех сестер и братьев схоронила, самой пора.
– Да ладно тебе, мам. Успеется. Один знаменитый певец сказал, что к Богу опозданий не бывает. Лучше расскажи мне что-нибудь.
– А ничего почти в жизни-то хорошего и не было.
– А мне интересно.
– Да я и сама тут в одиночестве часто перебираю в памяти прошедшую жизнь. Все, что раньше было, хорошо помню, а теперь память не та стала. Бывало, все песни знала, всех перепевала. Часто вот пела: «Любил он с удочкой сидеть на бережке…» Да и забыла многое. Теперь вот без палки и до соседки дойти не могу, а как плясала раньше-то. Да… Коль охота, так слушай.
Дед твой приехал на Урал из Вятской губернии. Построил большой дом и эту вот избушку-теплушку. Дом-то старший брат мой Василий разобрал и увез, когда задумал уехать из деревни. Ты дядю Васю-то помнишь, ведь.
– Да. Хороший был старик. Добрый, тихий.
– Может быть. Ну, вот. А эта избушка так тут и осталась. В ней и дед твой умер. Семья-то большая была. Детей только семь душ. Я – самая младшая. Отец в земле не любил копаться. Вон под косогором баньку смастерил, да в ней и занимался ремонтом всякой утвари. Народ эту баньку «фабрикой Тимофея» звал.
– Значит, я потомственный фабрикант.
– Ну-ну. В речке раньше золотишко промышляли. Отец и ремонтировал инструмент здешним старателям. Может, и ему золото перепадало, да все мимо пальцев уходило. Любил он женщин да вино. Шутник был, любил разыграть кого-нибудь, на выдумки разные горазд. Несерьезно жил.
А мать вот свою не помню. Два года мне было, как она умерла. Люди говорили, что добрая да тихая была, никого никогда не обидела. Да ведь кто что скажет. Разные они, люди-то… вот так под лавкой в избе и сидела я. Найдется добрый человек, принесет кусок хлеба или воды, молока. Отец-то гулял да веселился. До семи лет так я и воспитывалась. А в семь лет отдали меня в няньки, хотя саму еще надо было нянчить… А хозяйка моя, Макарьиха, злая уж больно была. Бывало, качаю ребенка-то, да так под зыбкою и сама усну, а она придет и пинками разбудит. Видишь, есть чем мне детство вспомнить. Потом уж у какой-то другой хозяйки нянчилась. А как 12 лет исполнилось, отец отдал меня в люди, в село Никольское, попу нужна была работница. Хозяйство у них большое было. Как сейчас помню, две коровы, телка, две лошади, овцы, свиньи, куры, утки. Да детки малые, двое. Вот и вставала я спозаранку, как только все успевала. Видно, здоровая была, деревенская, крепкая. Попадья, правда, всегда жалела меня: бедная, мол, моя, горемычная… спасибо и на этом. К концу дня с ног валилась, засыпала как убитая. Только и радости было, что иногда в деревню дня на два отпускали. Приезжала к старшей сестре, да тоже гулять-то попридерживали, мужик у нее строгий был, порядок любил. Не очень разгуляешься. А потом в город меня взяли. Одна из сестер в городе в людях жила, вот меня по ее просьбе и взяли в один богатый дом. Работы было поменьше, но порядки построже. Хозяева нас не очень-то замечали, сынку их прислуживала, хороший мальчик такой, в гимназии, видимо, учился и меня немного гармоте научил. Говорят, он сейчас директор театра в городе, тоже уже старый. Вот бы повидать… да разве нас помнят.
А в двадцать лет просватали меня за Федора из нашей деревни. Старшая сестра постаралась. Мол, хватит мыкаться по людям. А у меня другой дружок-то был, Андреем звали. Когда приезжала в деревню ненадолго, то встречались мы с ним. Помню, однажды глубокой осенью переходили реку, а бревна-то, лавы называют их, уже льдом покрылись, скользко было. Вот бы тогда нам сорваться да утонуть. Видно не суждено было. Вот и вышла замуж за Федора. А Андрей уже тогда болен сильно был, через полгода после моей свадьбы и помер. На свадьбе был у меня, так смотрел, один раз даже за руку схватил… поздно уже было. Приданое кой-какое сестры помогли собрать, что-то сама заработала. Вот и стали мы с Федором поживать. Так-то хороший он был, правда, крутоват. Через год ребенок родился, Мишей назвали. Тут беда подоспела: заболел Федор, сильно захворал, умер вскоре от чахотки… И осталась я, горемычная, вдовой в 22 года с маленьким ребеночком на руках. Не на кого было надеяться, только на себя. Два года управлялась с хозяйством, хоть и небольшое, а все одной тяжело. Умывалась каждый день горючими слезами да Мишу растила. Старшая сестра стала уговаривать меня на новое замужество. Нашелся какой-то мужик в соседней деревне, тихий да скромный. Боялась я второй раз выходить, больно горько было за судьбину свою и ребенок у меня, как-то будет к нему относиться. Но жизнь заставляет… так и второй раз замужем оказалась. Мужик оказался работящий, тоже был из большой семьи, жили они бедно. В германскую войну ранен был, прихрамывал на правую ногу. По характеру был шипун, молчал все больше, но упрямый, промолчит, а сделает по-своему. Стали жить, к Мише он неплохо относился, не обижал. Вскоре уехали мы в лес, километрах в пятнадцати от села. Назначили моего мужика лесником. Место глухое, но красивое, две речушки там, дом большой. Поди помнишь?
