«…Едва ли не каждая женщина, став взрослой и мудрой, познав все тяготы жизни, выучив все наставления и знания предков, становится Ведьмой. И теперь только ей одной ведомо, куда обратит она знания свои: на добрые дела или на худые…»
А приходилось ли вам, добрые люди, гадать: будто на деньги, будто на удачу, на суженого-ряженого какого или на то, что ждет человека впереди? Оно-то известно, что гадание есть занятие бесовское и греховное, и невозможное для всякого богобоязненного и крещенного в православии человека, но в то же время, кто бы ни хотел выскочить на спину судьбе и завернуть ее, как того доброго коня, в ту сторону, где ждет его людское счастье. А если так, то верно знаете, что не найти для гадания лучше ночи той, чем та ночь с шестого на седьмое января, потому как сам Христос народился в ту ночь, и не было Ему дела до той поры, пока он всякую ту нечистую силу в руки свои не взял и не угомонил. Оттого и полюбилась с давних времен Рождественская ночь всей бесовской братии, оттого и взяла она за моду выбираться той ночью из самых страхолюдных мест и давать такого стрекача по белому свету, что и не угнаться за ней, не запихнуть в мешок да не закинуть назад в болото. Вытаращив глаза, бежит нечистая по белому свету до слабых в вере Христовой человеков и желает им услужить, потому как знает, что за всякую ту услугу тот же человек вознаградит её. На такой случай и добрый кусок сала в гостинцы сгодится, та же домашняя колбаса не будет лишней, а что до бутылки смачной горилки, так та завсегда к месту. А иной раз случается и такое, что и душу свою грешную кто в заклад оставит.
И со всем тем добром летит нечистая сила назад себе в преисподнюю к самому, что ни на есть, главному их чёрту, чтобы доложиться перед ним и выслужиться, да получить повышение по службе бесовской…
Вот и Марийка, дочка сельского шорника, слыхала от людей, что именно в эту благословенную пору все, что ни нагадается, то непременно сбудется. А когда же еще гадать, как не в шестнадцать лет? Как же не гадать, когда в молодой еще не грешной душе ее такой жар сердечных мук зародился, что если к тому жару поднести хотя бы спичку, то вмиг вспыхнет та спичка, когда в прелестной головке Марийки одни только мысли о разудалых хлопцах-казаках, когда только сама думка о суженом-ряженом румянит бархатные щечки и вздымает на дыбки упругую девичью грудь.
Бежит Марийка по натоптанной тропке в сапожках красных по снегу хрусткому в одно, только ей ведомое, место, а сердце в ее груди так и стучится, так и стучится, что хоть держи то сердце руками, чтобы не выскочило оно со страху. В то место бежит Марийка, где ей всю правду без утайки, как есть, поведают. Знает дивчина, что только местная гадалка поможет ей. А как же иначе? Сколько годков ей еще в девках ходить да родительские наставления слушать? Нет сил терпеть больше. Не желает Марийка на посылках быть у папеньки и маменьки. Хочется самой хозяйкой стать, хочется, чтобы рядом возлюбленный был, чтобы ласкал он ее нежно и оберегал.
И не ведает Марийка другого счастья, как то – простое женское счастье жены и матери. Вот такая она и есть судьбинушка девичья: замуж выскочить да деток нарожать. Вот на том и стоит испокон веков нелегкая их бабья доля…
И про гостинец Марийка не позабыла для гадалки. Добрячий шмат сала с хлебом в платок замотала да за пазуху сунула. А как подбежала к одинокой хуторской хате с белым, как столб, дымом из трубы, остановилась, отдышалась и в небо черное посмотрела. А на небе том ни облачка тебе, ни пол облачка; месяц, верно золотой, точно серп острый, что хоть хватай его сейчас руками и тем самым серпом жито жни. А близко-то как! Кажется вот только руку протяни и уцепишься. А звезд-то на небе сколько! Как будто какой богатей золотые монетки рассыпал, и нет тем монеткам счету: хоть – складывай их, хоть – умножай. А тихо-то как вокруг,.. морозно,.. безветрие полное, что если бы кто кашлянул, то за версту услышать можно…
Вдруг слышит Марийка, как вроде кто за плетнем от хаты со двора тихо-тихо так по скрипучему снегу ступает. Слышит дивчина, а разглядеть впотьмах не может. Прислушалась она еще, пригляделась,.. а то собачка.
– Сирко, цэ ты? – спросила Марийка у той собачки и на одно колено опустилась. – Ой, и испугал ты меня, дружок. Обожди немного. Сейчас угощу тебя. – Достала Марийка гостинец, согретый девичьим духом, отломила от него кусочек и дала песику. Сирко мокрым языком хлеб вмиг слизал и в глаза дивчины печально вглядывается, хвостом куцым туда-сюда виляет. Пока давала Марийка гостинец собачке, замерзли у нее ладошки. Она их в кулачки сжала и к губам своим приставила: дышать на них давай, чтобы согрелись.
И тут вдруг, ни с того ни с сего, от чего-то собачка жалобно заскулила, голову свою к земле склонила и, поджав хвост, обратно к хате поплелась.
– Шо с тобой, Сирко? – спросила Марийка, а сама слышит, как будто кто сзади тихо подкрался, – подкрался и в спину ей смотрит. Разумеет Марийка, что стоит за ней кто-то, а вот чтоб обернуться, да поглядеть до того боязно дивчине, что аж воздуха не хватает. Так и застыла она в страхе со ртом приоткрытым, только глаза в одну сторону воротит, точно высмотреть старается: «а кто там?».
– Зачем пришла? – спросил Марийку старушечий голос.
От того, что внезапно вышло, Марийка маменьку вспомнила: – Ой, маменька! – и в снег повалилась… Обернулась она, поглядела, а перед нею не то женщина, не то старуха какая стоит. Разглядеть трудно дивчине от того, что одета та женщина, как пугало: поверх черного платья кожух нагольный до пояса и до того драный, что срам, в руках палка подпоркой, как кочерёжка, а за платком на голове волосы распущены и лица не видно.
– Я – погадать, тётечка, – тихо, не смело так, отвечает Марийка, а сама про себя Бога поминает, чтобы помиловал Он ее и не дал от страха помереть.
– Что там у тебя? – спросила та тётечка.
– Гостинец, – отвечает Марийка, и воздух с успокоением выдыхает, потому как узнала она гадалку местную.
– Ну, – говорит та гадалка и руку тянет к гостинцу. – Давай!
