Жене и Васе посвящается.
– Раньше здесь роща берёзовая была, – Женя, заслонившись козырьком ладони, щурилась на окружавшие могилы. – А там дальше, – она махнула рукой, в сторону свежих оградок, – начинался настоящий лес. Мы с мамой ходили через него на озеро. По дороге землянику собирали. Мама всегда брала с собой пол-литровую банку и, сидя на пляже, мы лакомились свежими ягодами. Я, конечно, на тростинки низать любила, только мои землянички к концу дороги приобретали вид плачевный. Потому я горстями загребала мамину добычу и кидала в рот, жмурясь на летнем солнце. Прям как сейчас.
Женя потёрла глаза, полдень слепил и жарил. В сети солнечных лучей новая часть кладбища казалась не такой мрачной. Точно масштабный макет города, с плитами-небоскрёбами и крестами-деревьями. Рядки-улицы тянулись во всех направлениях, утыкаясь в поредевший сосняк с одной стороны, и простираясь, насколько хватало глаз, с трёх других.
– Жалко лес. Жалко людей. И землянику тоже, – Женя покачала головой и скосилась вниз. – Так что мы ищем?
– Са-а-ам не знаю, – промурлыкал крупный полосатый кот. Его пытливый нос подрагивал, изучая траву или что-то под ней.
– Мы так до ночи тут проходим.
– Ночью творятся са-а-амые ва-а-ажные дела.
Обезоруживающая кошачья мудрость. Женя закатила глаза.
– Идём, умник. Раньше найдём, раньше вернёмся.
– Могилку ищете?
Женя едва не вскрикнула. За спиной, точно подкралась, возникла согбенная старушка в не по-летнему чёрном платке и шерстяном платье, одной рукой она опиралась на трухлявую клюку, другой вцепилась в шпиль ограды. Бабулька выглядела неимоверно старой, с лицом, словно стёкшим по костям, и слезящимися глазами, но улыбалась вполне дружелюбно.
– Немудрено заплутать. Нонче много хоронят. Так и молодых почитай. Не берегут себя. Погибель на погибели.
От этих слов сделалось как-то неуютно, зябко, будто случайный порыв ветра прикрыл облаком солнечный диск, но тут же рассеялся.
– А чавой-то ты с котиком? Кися… – женщина потянулась к мохнатому, но тот в ответ внезапно зашипел, как вода в раскалённом масле, и спрятался за Женины ноги. Старушка разочарованно сморщилась, будто было куда больше.
– Да вот на природу несу. Погулять.
– Стерегитесь тогда. Водится в лесу всякое, – бабулька перекрестилась, – клещи да клопы.
Женя, не найдя что ответить, неловко улыбнулась и подхватила на руки ворчащего кота. Сосняк укрыл от палящего солнца и любопытных глаз.
– У-у-у-у… упырица, – раздалось недовольное шипение, когда старушка оказалась далеко позади.
– Ты же сам говорил, что их не бывает.
– Не быва-а-ает, – подтвердил кот, – Но от этой запах… фу-у-у… противный.
– Ну, нахал! Это называется эйджизм. Так нельзя. Невежливо.
– Я урчащий комок шерсти и под хвостом себе лежу. А ты про ве-е-ежливость? И отпусти уже, всё брю-ю-юхо намяла.
– Ну, прости, – Женя поставила кота на лапы в пряный хвойный настил. Тот заметно скривился, когда иголки ткнулись в мягкие подушечки, но промолчал. Гордости и упрямства на десятерых.
– Надо было срочно ноги делать. Вдруг бы ты не сдержался. Что люди подумают – говорящий кот? Объясняй потом, что ты мой фа…
В ногу впились острые коготки, – Не произноси это слово. На букву эф-ф-ф фырк.
Кот терпеть не мог, когда его сравнивали с фамильяром. «Что за пошлость? Грязные инсинуации западной культуры. Попса. Профанация». В лучшем случае позволял называть себя «коргорушем», хоть и ругался на предвзятость и клише. В повседневности Женя звала его Васькой. Сам он по первому времени настаивал на чём-то более изысканном, например, Харон, Огмиос, ну или, в конце концов, Вергилий. Но после того как Женя сквозь слёзы хохота пригрозила назвать его Ктулху, согласился на Ваську. Истинного имени он так и не открыл.
Под ногами хрустело. Полувековые сосны тянулись рядами, точно на параде «Мир, труд, май».
– Ещё моя бабушка их сажать помогала, – заметила Женя. – Было же время, люди леса восстанавливали. Сейчас больше рубят.
– Природа ваша така-а-ая, – Васька семенил следом, с осторожностью выбирая маршрут. – Сначала строить, а потом лома-а-ать.
– Вот же гады! – Женя как вкопанная застыла перед уродливым шрамом-рытвиной, разрезавшем лесопосадку. С высоких насыпей по краям кренились подбитые сосенки, умиравшие над развороченной почвой. – Все испоганят!
Кот свесил нос в борозду, казавшуюся настоящим каньоном с высоты его роста, и повёл ноздрями, – Человеческое. Нам не сюд-а-а-а.
– А куда? – Женя теряла терпение от этой недосказанности. – Так ведь толком и не объяснил, что ты там почувствовал.
– Я тебе оракул, что ли? – возмутился кот, – Цыганка с монистами? Чую-ю-ю неладное. И всё тут. Пойму, когда найду.
Женя вздохнула, но спорить дальше не стала – кот на то и дух-защитник, чтобы ощущать недоброе и предупреждать об опасности, – В какую сторону двинем? Там вон стрельбище начинается, а там пионерлагерь и остатки турбазы, а между ними выход к озеру.
Кот натурально загоготал, сотрясаясь всем своим мохнатым тельцем. В его исполнении звучало жутко и зловеще, – Лагерь и стрельбище. Ну, вы юмори-и-исты. Не постичь мне людскую филосо-о-офию – жизнь подле смерти.
– Да какая тут философия, Спиноза, ты мой мохнатый? Некоторая доля разгильдяйства, скорее.
– И мно-о-ого непослушных детей подстрелили?
Женя пожала плечами и одёрнула лямку рюкзака, – Да вроде не одного. Но мальчишки гильзы таскали. Это да.
Вася задумчиво шевелил вибриссами, – Нам туда-а-а.
– Так и знала, что с озером что-то нечисто.
– Будь ты потомственной ве-е-едьмой, научилась бы прислушиваться к чутью.
– Что имеем, то имеем, – Женя пожала плечами и зашагала в указанном направлении. – Раньше я эти места хорошо знала. А теперь не узнаю совсем. Держись ближе, чтобы не заблудиться.
– Ты только не беги-и-и.
– Хочешь, понесу?
– Я тебе не ручной пушистик. Я – древний ду-у-ух, между прочим, если ты забыла.
– Да как тут забудешь? Сколько уже прошло? Лет десять? До сих пор ведь каждый день напоминаешь. Про амнистию не слышал?
Вскоре посадки приобрели хаотичный характер, поредели, а следом и вовсе иссякли, обнажив широкий песчаный пляж, утыканный камышом. Почва под ногами сделалась серой, вязкой, Кот с интересом потоптался, обнюхал странный песок и поднял голову на спутницу.
– Ледниковое озеро, – пояснила Женя, – под нами породы с архея до позднемосковского оледенения. Пески времён, не иначе.
– Ты не у-у-умничай, – Васька потоптался ещё и ещё. – Но лапам приятно.
– Раньше оно казалось мне больше, – Женя прикрыла ладонью глаза, солнечные блики на водной глади жалили нестерпимо. – И чище, – она указала на пляж метрах в семистах от них, застланный лежанками всех мастей. За спинами отдыхающих точно стражи высились разнокалиберные автомобили, невесть как забравшиеся в такую глушь. – Здесь к воде не спуститься, камыш, да болотина. Идём к людям. Заодно посмотрим, где тут дорогу прокатали, вандалы.
