В автобусе я прошёл вперёд и сел рядом с девушкой в белой меховой шапочке. Её нежное фарфоровое личико с лёгким румянцем и огромные синие глаза были прелесть как хороши. Роскошная коса цвета грецкого ореха спускалась с воротника дублёнки до самого пояса, а там пушилась мягкой кисточкой. Я ахнул – настоящая Снегурочка!
В среднюю дверь заскочили двое парней, стали сзади.
– Сашка, где ты, чем занимаешься?
– Я? У брата, в его фирме исполнительным директором. А ты?
– Всё никак не устроюсь. Три работы поменял. Козлы тупые. Да и зарплата не та, чтобы горбатиться. Пошли ко мне! Я здесь близко живу, через остановку.
– Извини, Виталя, не сегодня. А помнишь, мы у Лёзика на дне рождения гуляли? Там ещё девушка была, Рита?
– Пивка возьмём…
– Красивая такая девушка.
– Красивая? Ну, не знаю, наверно. Помню, конечно. У меня и таранька есть…
– Виталя, не могу, в другой раз. А у тебя нет её координат?
– Ну-у, может быть… Давай, Санёк, решайся – посидим, вспомним студенчество…
– Так есть у тебя её телефон?
Этот Виталька засмеялся противным фальцетным смехом:
– Есть. Мы живём вместе. Её родаки нам квартиру снимают. Такая покладистая оказалась деваха – слова поперёк не скажет. Пошли к нам! Она сегодня к своей мамке ездила за шубой, что ли. Наверняка вкуснятины привезла. И сама тоже, знаешь, как готовит! Я даже на рынок не хожу – лень. Она же и тащится, продукты выбирает. Малолетка совсем, а всё умеет. Ласковая такая. Жду, когда скандалить начнёт. Прикинь, я теперь после себя ничего не убираю. Джинсы, носки грязные, где раздену – кину. Телик в комнате смотрю – пиво пью, ем, скорлупа от фисташек… Свинячу… Посуду, мусор не выношу – там и оставляю. Ритка с универа приходит – порядок наводит. Старается, уют, типа, создаёт. Попросила один раз убрать, я и ухом не повёл, с тех пор и не говорит ничего. Я фигею. Сказать, что дура, – нет, нормальная девчонка. Терпит. Сам удивляюсь. Житуха – полный кайф.
– Так вы поженились?
– Я что, ненормальный? И так хорошо. Зачем жениться?! Горшки-пелёнки?
– Не жалко тебе её?
– А чего баб жалеть? У них доля такая!
Я оглянулся на этого мерз… красавца. Нервное худое, заостренное книзу лицо, хрящеватый носик, козлиная бородка. Такие вечно чем-то недовольны, всё им не так. Мне стало жаль незнакомую Риту, которая на дне рождения у Лёзика выбрала не симпатичного спортивного Сашу, а это недоразумение.
– Ну, пока, Санёк, бывай! Моя остановка.
– А давай по пиву! У тебя.
Двери закрылись, автобус тронулся.
– Неожиданно, – обратился я к соседке, которая тоже внимательно вслушивалась в разговор. – Не дай бог моей дочери оказаться на месте Риты!
– Неожиданно! – взглянула мне в глаза Снегурочка. – Я и есть Рита. Разрешите?
И она направилась к выходу.
Ступив на тротуар, девушка распрямила плечи, гордо вскинула голову. И вдруг мне показалось, что у Риты за плечами мелькнули рукояти самурайских мечей…
Беги, Виталя, беги!
Тебя посодют, а ты не воруй
Если бы Толик мог предвидеть, что с ним случится, то ни за что не зашёл бы в тот день к тёте Маре. Да и зашёл он так, от нечего делать.
Впрочем, «нечего делать» было обычным занятием Толика, которое превращало этого двадцатилетнего парня в рыжего свинтуса: нарисовались толстые щёки, округлилась спина, появились складки на животе.
Потрепав за уши радостно прыгающего Матёрого, пса злого, но верного, Толик направился к старому ореху, в тени которого спасались от июльского зноя дядя Жора и Монтана.
Этот уголовный тип появился здесь недавно, болтался по посёлку, зависал в кабаках. Он словно сошёл с афиши рок-металлистов: носил джинсы «Montana», фирменную футболку, серебряные перстни и длинный хвост, который не рискнула отрезать появившаяся недавно бритоголовая шушера.
Подошла тётя Мара с горкой горячих золотистых плацинд, кивнула племяннику:
– Как раз вовремя. Садись.
Это была необычная пара, дядя Жора и тётя Мара. Верная жена терпеливо ждала мужа из всех тюрем, какой бы срок ему ни светил.
Однажды в старом альбоме Толик увидел чёрно-белую фотографию, на которой с растущим изумлением узнал в сногсшибательной блондиночке тётю Мару, а в стройном обаятельном юноше дядю Жору. Снимок был любительским, примерно шестидесятых годов, сделанный на природе, в лесу. Жора в тельняшке сидел на мотоцикле, держался за руль новенького «Восхода», улыбался. Мара, опираясь мягким местом на заднее сиденье, стояла и смотрела куда-то вдаль, словно оценивала выбранный ею путь. Ветер взметнул её длинные светлые волосы, но вздёрнутый упрямый подбородок и осколочный взгляд исключали всякую романтику. «Перед первой ходкой» – было написано на обороте снимка. По-видимому, на этом самом мотоцикле они и совершали набеги. Свой первый срок парочка заработала вместе. И для Жоры с той поры тюрьма стала вторым домом.
Когда в стране начались неразбериха и беспредел, дядя Жора вдруг остепенился, открыл у себя талант, затем мастерскую рядом с кладбищем и стал зарабатывать деньги, куя оградки как для бывших своих коллег по криминальному цеху, так и для их врагов. Поговаривали, что он отошёл от своих прежних дел. Но так ли это было, кто его знает, ведь к нему ходило много разного народу, поди разбери, кто есть кто. Но что правда, то правда, вот уже сколько лет дядя Жора не был на зоне.
Толика, парня тихого, безотцовщину, всегда тянуло к этому суровому человеку. Сам же дядя Жора относился к нему ровно, без сантиментов, крутится рядом малец, ну и ладно. Да и любил ли этот суровый уголовник кого-нибудь? Друзей дядя Жора не имел, подельников не приваживал, а женщина у него была одна – его, как он говорил, Маруха.
Столько лет прошло, а он всё такой же, как на фотографии, стройный, красивый, даже тельняшка как будто та же, только шевелюра да усы стали серыми, под цвет его светлых прозрачных глаз.
Мара утвердительно кивнула мужчинам, и Толик понял, что она разрешила продолжить разговор при нём.
– Монтана, говорю тебе, я в завязке! Сердце шалит. – Дядя Жора опрокинул стакан красного домашнего вина, закусил брынзой.
Нервный Монтана аж дёрнулся на стуле, зажестикулировал, пальцы веером:
– Жора!!! Всё готово, в натуре! Всё складывается. С Машкой я договорился…
Пьяница Машка был достопримечательностью посёлка. Здоровенный мужичище с бородой, курчавыми волосами до плеч, он нигде не работал, бомжевал, спал где придётся. Иногда подносил на рынке фрукты-овощи продавцу, иногда помогал разгружать мебель, бывало, и на кладбище подрабатывал, могилки копал. Там и в стакан наливали, и закуской угощали. Но чаще всего он промышлял в питейных заведениях. Наградил его Господь редким талантом пародиста. Стоило назвать Машку чьим-то именем, как смуглый бородач начинал говорить или петь голосом того знакомого либо известной певицы. Новые люди в посёлке удивлялись, почему он не пойдёт на сцену, в Москву, а ещё лучше в Одессу, на что тот отвечал: там, куда его посылают, он уже был. За талант добрые языки припечатали ему кличку Маша Распутина, Машка. Да что Распутина! Он Зыкину копировал не хуже Виктора Чистякова. За это наливали и наливали, и не надо было ему большего счастья!
