Легко запоминает мир упрямый
Разбойников, бандитов и смутьянов,
Бездельников, лентяев, циркачей,
Предателей, шутов и палачей.
Совсем мир не страдает амнезией,
Спускаясь памятью на самые низины,
Где в красках обрисует даже грязь,
С прекрасным в ней выискивая связь.
Но а творцы себя вгоняют в неизвестность.
Искатель, пожирая сам себя,
В той гря́зи не увидя себе места,
Плюёт на роль «придворного шута».
Их шеи сильно сдавлены ярмом,
Границы их межей рисуют метко.
Но вдруг один из них блеснул умом,
Раздвинув прутья этой тесной клетки.
Творцы не занимают пьедесталов,
Творцу мир вертит пальцем у виска,
Но всё же есть и те, кто понимает,
Зачем тот свил верёвку из песка.
Ученик конюха (влюбленный в снежную лавину).
(Конюх)
… – Влюбленному себя не удержать,
Любви ему не взвесить чувство,
И сколько б пресных рек не мчалось к устьям,
Но пресных океанов не сыскать!
(Кузнец)
– Послушайте, друзья и побратимы!
Тут конюх разбирается в любви -
Исчезнувший с планеты вид!
Последний экземпляр – в нашем трактире!
(Шорник)
– Ты сам, кузнец, все «кузни» исходил,
Но сам из них не кован воротился, -
За конюха друг, шорник, заступился, -
Кроме мехов своих кого-нибудь любил?
(Кузнец)
– Влюблён я всей душой в свои меха,
И по́ уши влюблен я в наковальню,
И всех девиц, что были в моей спальне,
Любил я с вечера до самого утра.
Горю огнем к излюбленному делу,
Пылаю страстью к женской красоте,
Но в ту легенду об ученике,
Что полюбил лавину, не поверю!
Эй, бортник, ты то нас рассудишь!?
Чего трясешься? От укусов пчёл?
Ты книги все о женщинах прочёл!
Не потому ли с ними ты не дружишь?
(Бортник)
Для бортника ответ был очевидным,
И он сказал, допив медовый эль:
– Делить с неукротимостью постель
Способен человек любвеобильный!
(Кузнец)
– Не выдержал работы подмастерье! -
Продолжил истину искать кузнец, -
От запахов конюшен тот юнец
Ушел не за любовью, а за смертью.
Кто слушает подвыпивших мадам,
Тот лучше ведает в делах любовных!
Трактирщик! Повтори по полной,
И ясностью наполни наш бедлам!
(Трактирщик)
– С утра ко мне решил он заявиться, -
Хозяин заведенья пробурчал, -
Вином бурдюк наполнил и помчал,
Но не был жаждущим опохмелиться.
Бежал, спешил, всё на пути сметая.
Себя расчесывал он на ходу.
Неопытные себя так ведут,
Готовясь в жизни к первому свиданью…
(Автор)
В трактире кружки дрогнули на полках,
Молчанье воцарилось за столом.
Переглянулись конюх с кузнецом,
Прислушиваясь к шуму с пиков горных.
В любви признаться мчащейся лавине,
Шагнув в неё, не каждому дано!
И всё это до одури смешно,
Пока друзьями обсуждается в трактире.
Без сил упал, запив решимость честью,
Свалился ниц, уступчивость хлебнув.
Я обессилен до́ суха без прав судить на месте,
Себя калечу я, к прощению примкнув.
Слабею я, когда со спросом взято.
Ослаблен тем, что отпустил канат.
Сильнее я держусь за свое стадо,
И слаб всю слабость стадности понять.
Слабею тем, что не в начале списка.
Слабею без внезапной похвальбы.
Окреп слегка от звона пустой миски,
Но рвусь туда, где ломятся столы.
Слаб от того, что прыгаю с разбега.
От ожиданий слаб, что весь покрылся мхом.
Болею слабостью к легендам о Мегере.
Пугаюсь силы, встретившись с добром.
Слабею я от расставанья с Лиссой,
От расставанья с Атой ослабел,
От Афродиты, что манила силой,
Сбежал к Эриде восполнять пробел.
Я стал сильнее от того, что не заметил
Ни смелости, ни грез, ни правоты,
И силе мщения созвучные сонеты
Зачитывал до полной немоты.
Наполнятся бессилием трущобы
И разбредутся всюду слабаки,
Ступая на свои хромые ноги
Всем, восхвалявшим силу, вопреки.
Здесь буйствуют иные силы,
В своих летая плоскостях.
То осторожны, то ретиво
Босыми пляшут на углях.
Меняют цвет, меняют форму.
На них не выдуман капкан,
Не продают себя с позором,
Не лезут в торбу к дуракам.
Они не грезят мятежами,
Не машут флагом и гербо́м.
Размерами с косую сажень,
А то, бывает, и с ладонь.
Им что жара, что жуткий холод,
Что темнота, что свет дневной,
Что прокламации, что оды,
Что поперёк идти, что вдоль.
Избавлены от порч, проклятий,
И сбросили все ярлыки.
Не собираются в армады,
Ведь редко яростью полны.
Избавлены от аллегорий
Избавлены от фанатизма.
На время ли или надолго
В мои владенья вторгся призрак?
Он как мертвец, что взял, и ожил,
Он как душа, что с телом врозь,
Он охраняет, словно сторож,
Он приклоненья ждет, как вождь.
Проходит с легкостью сквозь стены,
Часы замедлит на стене,
Повиснет ночью над постелью,
Или весь день будет свистеть.
Облюбовал холодный погреб,
Неравнодушен к чердаку.
Зачем здесь? Сам давно не помнит!
Дана ли память чудаку?
Боясь любых прикосновений,
Застынет звуками в струне;
Не понимая вдохновений,
Заставит бросить инструмент.
Не каждый в нём уловит признак
«Откуда он?» и «Кто такой?».
В мои владенья вторгся призрак,
И, кажется, что на постой.
Здесь буйствуют иные силы,
В своих летая плоскостях.
Над головой не носят нимба,
Не пляшут танцы на костях.
Грязь обнажив, недавно снег растаял -
С усопшего, казалось, сняли саван.
Повозку медленно тащил мой конь усталый,
Но бить его хлыстом мне не пристало.
Оставив свои прошлые уклады,
Я шёл через леса к родному краю.
Когда добрался до его окраин,
Стал замечать всё больше ям и впадин.
Надежды огонек мерцает слабо.
Держал я руку на цевье приклада.
Смотрел я чаще в стороны, чем прямо,
Да за́ спину бросал я свои взгляды.
Не видно колеи из-за тумана -
Кадилом кто-то машет очень рьяно -
Но запах ла́дана не чувствовал ноздрями,
Я чувствовал иные фимиамы :
От тех цветов, что не назвать цветами,
От тех плодов, что и не поспевали,
От тех болот, что местность провоняли,
От тех корней, израненных и слабых…
Мне показалось в грязь они затянут,
Вонзятся острыми в меня когтями,
И встану я безродным изваянием,
Стволом гнилым без цели и названья.
Места родные стали чем-то пьяны,
А тот туман искрился очень странно!
Я всюду наблюдал печать страданий,
