– Бывакин, сразу после развода зайди к начальнику по воспитанию!
Сухопарый дневальный выкрикнул и повернулся к тумбочке. Старший по бараку, одетый в приличную тюремную робу с повязкой на руке, ткнул кулаком дневальному в лицо:
– Сколько вас учить, чтобы правильно выговаривали? Ты его ещё гражданином или товарищем назови. У всех вас только одно прозвание: зек, заключенный. Повтори приказ!
– Понял. Все мы с одним прозваньем…
– Дурак! – он ещё раз легонько ткнул в ухо, а дневальный уже до того вытирал кровь, которая сиротливо капала на грудь замызганной куртки. – Повтори по Бывакину!
– Понял! Заключённый Бывакин, после развода к начальнику по воспитанию!
– Вот так! Бывакин, ты понял? Тебя переведут в настоящую колонию, это тебе не малолетка. Я бы тебе дал наколочку, готовь пузырь, скажу, кому в ноги пасть, тогда жить будешь, а если как тут начнёшь пальцы гнуть, головёнку завернут сразу, как курёнку. Иди.
Бывакин прошёл быстрым шагом, голова приподнята, лицо безразличное, но настороженное, стрижен наголо, свежие розоватые шрамы украшают голову с обеих сторон, лицо скуластое, нос подправлен чуть влево, глаза серые, внимательные, губы плотно сжаты, а за ними скрыты проёмы от трёх зубов, потерянных за два неполных года в детской колонии. О скором переводе «в настоящую колонию» он знал, потому что исполнилось восемнадцать лет, а в «детском садике» дальше не держат. Там ему отбывать ещё два года.
Развод занятий окончился быстро, отряды неровными колоннами пошли в столярку, в пошивочный цех, только одна колонна свернула в столовую. Есть будут по очереди, последним может не хватить, тогда у столовки поднимут крик, прибегут начальник столовой и дежурный по зоне, могут выдать несколько булок хлеба и кусок маргарина. А могут и не выдать, могут построить и отправить на работу. И такое бывало. На тот случай у каждого зека есть в заначке кусочек хлеба – подсохший, пахнущий мышами и махоркой, но – хлеб, его ничем не заменишь.
– Бывакин! Родя! – земляк, из одного района, Толя Фрол, подбежал, лицо в слезах. – Сказали, что вас семерых повезут на зону. Я тосковать буду один-то. Полгода ещё. Прощевай, может, доведётся встретиться.
Начальник всем семерым объявил о переводе, предупредил, что в лагере с ними цацкаться не будут, там правила строже.
– Ну да, мы тут как в пионерском лагере жили, – усмехнулся здоровый мордатый паренёк.
– Ребята, я вам прямо скажу: зона та не самая благополучная, произвола много, так что держитесь ближе к администрации, – по-товарищески советовал майор.
– Это как, в стукачи сразу записываться? – парень откровенно лез на рожон.
– Ну вот, Кожин, опять ты бузишь. Не в стукачи, а нужную информацию о настроениях в бараке сообщить – твой долг. Понял?
– Долгов не имею, гражданин начальник, за долги и перо могут вставить.
– Ну, с тобой, Кожин, говорить бесполезно. Хочу Бывакину подсказать. Ты парень толковый, но гордыню смирить придётся. Есть в отряде начальник, есть авторитет, они следят за порядком, и тут никуда не попрёшь. Молчи, но делай, что велено. Не перечь. Если что, то и администрация не поможет. Говорю вам это, ребята, потому что жалко вас. Самое главное – не потеряйте себя, не купитесь на обещания сладкой жизни на воле. Всё, свободны.
На сборы осталось часа четыре, этап будет в двенадцать, так что пожрать уже не удастся, а на новом месте хлебом-солью встречать вроде бы не должны. Родион собрал котомку и ушёл за столярку, в стороне навалены стружки и опилки, прилёг, чтоб не видно было от бараков. Почти два года здесь, а так и не привык. Друзьями не обзавёлся, а врагов нажил быстро. На первой же неделе угодил в штрафной изолятор, потому что троих избил подвернувшейся арматуриной. Те его повоспитывать подловили, тоже не с пустыми руками, а он крутанулся на месте и кусок железа словил, а с такой снастью быстро всех троих уработал. Кто-то свистнул, разбираться не стали, ты бил, ты и виноват.
Родион понимал, что доказать ничего не сможет, как и дома, в той драке, за которую получил четыре года по малолетке. Да, складешок из кармана выдернул, но даже раскрыть не успел, свалил его верзила из старших классов, который проходу не давал, всё выблядком звал. Он не понимал смысла, но грязь этого слова чувствовал, кинулся к матери, она вытирала его и свои слёзы и шептала: «Терпи, сынок, наше горе, нам и переживать. Не гневи людей, прощай им обиды, ребятишки подразнят да забудут». Не забывали, на каждой перемене звали громко по этой кликухе, при девчонках, он долго терпел, а тут обида застила свет, выхватил ножичек из кармана и кинулся на обидчика. Что дальше было – не помнит. Забрали в милицию, держали два месяца, а потом суд и сюда. Теперь вот перемена. Родион спокойно ждал своей участи, на новом месте будет тяжело, работать придётся, ребята говорили, наравне со взрослыми, режима он не боялся, драк тоже, если за правду. Только вот как её узнавать, если у каждого своя правда?
Всю группу пополнения отправили на третий этаж большой кирпичной тюрьмы. В камере трое обитателей даже не поздоровались, один встал и молча указал на свободные двухъярусные шконки у самых дверей. Родион сразу закинул свой матрас на верхнюю, чтобы не заводить спор.
– Э-э-э, пацан, а ты что согласный сразу на верхнюю шконку? Не смелый, что ли? – спросил худой и бледный парень.
– Мне наверху больше нравится, – односложно ответил Бывакин.
– Подойди сюда, – это сказал полулежавший на подушках пожилой зек, был он в просторных светлых штанах и расстёгнутой серой безрукавке.
Родион подошёл, мужчина сел на койке, внимательно на него посмотрел:
– Твоя фамилия Бывакин? Был бы в годах, самое подходящее погоняло – Бывалый. Но тебе ещё рано. Имя?
– Родион.
– Родя. Будешь Родя, понял?
– Понял.
– Мне про тебя сказали добрые люди. Сколько раз в карцере отдыхал? Он у вас по-другому как-то?
– Семь раз, тридцать три дня.
– Уважительно. Меня будешь звать Доктором. Рыжий, своди ребят на кухню, скажи, чтобы покормили. Родя, собери вот это барахло со шконки и унеси под порог, а сам сюда перейди. Ну, это после обеда.
Бывакин хотел спросить, чьё это место, но вовремя одумался: никаких вопросов, если надо – скажут. Но по дороге на кухню Рыжий прогундел:
– Приглянулся ты Доктору, видишь, меня под порог, а тебя к себе ближе. Он любит поперёшных, про тебя ему утром ещё шепнули.
Бывакин ничего не ответил. После чашки тёплой каши и кружки чая на душе стало веселее. Доктор велел застелить постель и лечь спать, Родя лёг поверх суконного одеяла и сразу уснул. Ему приснилась степь, какой он её представлял на уроках географии: ковыль растёт выше колена, волнами колышется, а по этим волнам идёт девушка в цветном халате, идёт прямо к нему. Родион присматривается, но узнать не может, говорит себе, что не наша деревенская эта девчонка, а когда ближе подошла, Родион засмеялся: чужая совсем, смуглая, скуластая, глаза чёрные с прищуром. Остановилась, смотрит на Родиона и тоже улыбается. Он хотел спросить, что это за степь и откуда девчонка тут появилась, но не успел, кто-то тронул его за плечо.
