Повелитель
времени - чёрным сторожем у ворот,
а, быть может, и - повелитель[как знать?]ница:
ждёт, когда закончит дни свои окаянный год,
что равняет всех нас - и святого и подлеца.
Одинаково жёстко стелет год этот всем постель,
никому хорошего не обещает зря,
под рубаху лезет холодом, как метель,
да шуршит сухими листами календаря.
А народ, отчаявшись, ничего от него не ждёт -
продержаться день бы, да выдержать только ночь:
високосный очень редко хорошим бывает год,
но уж этот выдался - окаянный, совсем невмочь!
Ну и я - настороженно всматриваюсь в зеркала,
в чужие окна, в витрины, даже в стёкла замёрзшей лужи:
отражаюсь вроде - значит, ещё жива;
где же шанс/счастливый случай (ну очень нужен!)?
И вгрызаюсь снова в жёсткий наук гранит -
хоть бы крошек горсть, да выгрызть ещё кусок,
ведь живут другие - как будто и не болит
ни душа, ни совесть, и вместо крови - томатный сок...
Бью наотмашь в зеркало - рассыпается в пыль, звеня,
только отражение не рассыпалось - вот те на:
это та, другая, ищет везде меня
в отраженьях - убедиться: ещё жива...
Однажды мне
захотелось забежать в гости к маме. Прибегаю, поднимаюсь на лифте на её пятый
этаж и удивляюсь, что к маминой двери в квартиру стоит длинная очередь из очень
молодых и очень красивых девушек. Одних я как будто даже немного знаю, а других
– вот совсем нет.
"Странно,
что это она опять придумала?" – удивляюсь я и пытаюсь пройти вне очереди,
ведь, я-то, в отличие от всех остальных – домой, я же дочь, я тут, как минимум,
прописана в конце концов. Очередь молча сдвинулась плотнее. Не так чтоб уж совсем
недружелюбно, но всё же демонстрируя всем своим видом, что пропускать меня вперёд
никто не собирается несмотря ни на что.
"А вы
куда?" – улыбается мне милое юное русоволосое создание с огромными
глазищами. "Я к маме, мне срочно надо, я ненадолго, только суп ей
занесу!" – показываю я на тяжёлую и очень горячую тарелку с супом у меня в
руках, налитым щедро, до краёв.
Странно. До
этой минуты я будто ничего не знала об этом супе, но сейчас обрадовалась, что у
меня такой прекрасный повод: тяжёлый, горячий и вообще… Мне надо к маме!
Девушка
смотрит на большую белую фарфоровую тарелку с супом в моих руках, обжигающую мне
ладони, на мамину дверь, на очередь и дружелюбно, но очень твёрдо произносит
после секундного раздумья: "Нет. Идите в конец и ждите своей
очереди". "Но суп! Он же остынет!" – удивляюсь я и тому, что
дёрнул же меня чёрт забежать так не вовремя, и тому, что ещё и с супом, да ещё
и не в нормальной какой-нибудь таре, а почему-то сразу в тарелке. Но живём мы
рядом и если не с супом, то с пирогами какими-нибудь я к ней так и правда
забегала – прямо с тарелкой, ну и тут, видимо, сработала в мозгу какая-то
автоматика.
"Вход
строго по билетам", – поясняет мне эта же девушка, глядя на меня и мою
горячую тарелку с таким сочувствием, что ссориться с ней совершенно расхотелось.
Но и идти к себе домой, так и не узнав, что же тут такое происходит, я тоже уже
не могла. Чёрт с ними со всеми, – думаю, – и встала в общую очередь. Как все.
Ни на секунду не задумавшись, где ж я возьму билет, когда всё-таки очередь
дойдёт и до меня. Но тут ведь главное, наверное, зайти, а там разберёмся.
Время
тянулось долго, ноша в моих руках становилась всё тяжелее и тяжелее. Иногда я
думала: "Да оставлю я эту тарелку тут, прямо на полу в общем коридоре уже,
и пойду – не шарахаться же с ней туда-сюда по городу!. А к маме забегу уж в
следующий раз как-нибудь", – но любопытство не отпускало. Девушки время от
времени заходили в мамину квартиру, очередь уменьшалась, но обратно из квартиры
никто не выходил. Да что там такое происходит, в конце концов?!! Меня съедало
любопытство, и я терпеливо ждала, прислонившись к стене и обняв эту чёртову
тарелку. Как-то казалось неправильным не сберечь специально принесённое
угощение.
Время как
будто остановилось… Я неподвижно стояла перед дверью отчего дома памятником
дочернего смирения и, кажется, даже ни о чём не думала. Когда, наконец, из всей
этой очереди я осталась одна, дверь передо мной будто сама собой распахнулась.
Я хотела было
пройти сразу на кухню, чтоб привычным движением руки разогреть в микроволновке
принесённое угощение, включить по-хозяйски чайник, достать чашки и сесть,
наконец, за стол почётным гостем, пока мама хлопочет рядом, доставая что-нибудь
к столу из своей нехитрой снеди. Но на кухне меня почему-то встретила только
гора посуды, оставшейся после какой-то трапезы. Видно было, что всю эту грязную
посуду только что откуда-то принесли и составили неровными стопками на стол и часть
сложили в раковину, просто не успели помыть. Судя по всему, гостей было много,
но как-то считывалось, что повод был как минимум не праздничный. В кухне ещё
аппетитно пахло блинами, котлетами и картофельным пюре, стаканы алели потёками
киселя.
"Как после
поминок", – пронеслось в голове. Я медленно, с чувством какой-то
нарастающей тревоги, пошла в глубь квартиры, осторожно заглядывая по пути в каждую
комнату – где-то ведь должны были быть все эти девушки, входившие в квартиру до
меня. Но в доме стояла гробовая тишина, и комнаты были не то что абсолютно
пусты, но и сами находились в каком-то удручающем запустении, будто там
давным-давно никто не жил: лучи уходящего за горизонт солнца едва пробивались
сквозь грязные стёкла окон, подсвечивая давнюю пыль на всех поверхностях,
которую даже я не рискнула никак потревожить и ни в одну из комнат не решилась
пройти дальше порога.
Я грустно
вздохнула. Смотреть на вещи, среди которых выросла, покрытые толстым слоем
пыли, было одновременно и тягостно, и странно: даже если мама и сошла слегка с
ума, придумав вести на дому какие-то приёмы для юных леди, то пыль с вещей она
б, наверное, смахнула перед этим? Что-то здесь неладно…
Крайне
заинтригованная увиденным, я осторожно пошла дальше.
