Желтые лучи фар кромсали синий бархат сумерек, словно ножницы в руке взбесившейся портнихи. Подскакивая на ухабах, грязная «девятка» тряслась и гнусно тарахтела. Дорога была узкая, извилистая. Со всех сторон дремучие леса да необъятные сугробы. Небо враждебно упрятало в свои недра едва проснувшиеся звезды. Лишь полная луна своевольно вырывалась из суровых объятий туч.
Луны же сиротливый огрызок со звездочкой на нижнем крае болтался на лобовом стекле машины, безжизненно серебрясь в лучах далекого светила. Серебрили лучи и пассажирку заднего сиденья, бессмысленно взиравшую на полнолунье. Мерцали фосфорическими бликами в сажевой черноте зрачков, расплескавшихся так безбрежно, что глаза казались двумя колодцами на совсем еще юном, но безнадежно поблекшем лице. Бескровном, без тени косметики. Без тени раздумий. Лишь неясные следы сожалений и страхов угадывались на нем.
Человек, сидевший рядом с водителем, держал свое окно приоткрытым. Студеный ветер гулял по салону, будоражил горьковатой свежестью. Глубоко вдохнула девушка, поежилась, непроизвольно застонала – так благодатно повеяло от древних сосен-исполинов. Мужчины, чьи черноволосые затылки загораживали ей обзор, истолковали стон по-своему. Они решили, что пришла пора принять Средство. Она безропотно приняла. «Девятка» полетела с космической скоростью.
Когда в следующий раз девушка заинтересовалась пейзажем, за окном уже маячил центр города. Мелькнул указатель «Фианитовый проспект». Повсюду горели фонари, переливались цветные витрины, сновали десятки машин и пешеходов.
Чужой северный город. Возможно, даже красивый. По крайней мере название показалось ей красивым – Утронск. Утронск… Слабая тень любопытства мелькнула в полусонной душе, окутанной мраком. Город Утра? Или же… «Здесь Смерть себе воздвигла Трон, здесь город, призрачный, как сон, стоит в уединеньи странном»1, – грозным эхом отозвались строки любимого поэта. Может быть, город У Трона? У того самого, у последнего…
Наконец «девятка» остановилась возле колоритного местечка, чье оживление проглядывало в незадернутости панорамных окон. Неоновая вывеска, ярко горящая во мгле, гласила: «Бистро Карлсон».
Водитель повернул к пассажирке бородатое, кирпичного цвета лицо с внушительным носом.
– Всё, деточка, приехали, – прогундел он, шаманя из-под кустистых бровей змеиным взглядом. И в сотый раз принялся повторять инструкции: – Сейчас ты зайдешь в это кафе, займешь свой заказанный столик. С того места и парковка, и вход как на ладони. Устройся поудобнее, возьми чайку. Просто будь как все, только ни на кого не глазей, – северокавказская монотонность действовала усыпительно. Девушка молча кивала. – Ты всё хорошо запомнила? Темно-зеленый «БМВ» наподобие джипа, только поменьше. Недоделанный такой джипчик. Номер – три девятки. Мужчина – блондин, вот, взгляни-ка еще разок на карточку…
– Я не спутаю его ни с кем на свете, – бесстрастно заверила пассажирка. – Об этом можешь не беспокоиться.
– Хорошо, хорошо, как скажешь, хьомениг. Мы в тебе не сомневаемся. Главное – держать пальчики в рукаве. И не выпускать кнопочку ни на секунду. Только дождись, во что бы то ни стало дождись, когда этот неверный пес зайдет внутрь – и сразу действуй! Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного! Аллаху акбар!
– А-ала-ах-а-акбар! – сипло подвыл и второй тип. – Помни, наш храбрый Сатиф ждет тебя Там, – многозначительно ткнул он указательным пальцем в потолок машины, – и благословляет тебя, как и все мы.
– Я так не думаю, – неожиданно возразила девушка, тихая и апатичная до этой минуты. – Даже если ваш Рай… ваш Джаннат и существует, Сатиф меня точно там не ждет. Ведь он никогда не любил меня. Я это понимаю теперь… хотя, наверное, понимала всегда. Он использовал меня, как и других девушек. Так же, как и вы все. – Близкое свидание с Вечностью придало ее речам до того величественное бесстрашие, что моджахеды оторопели.
Еще ни одна из воспитанниц «лагеря праведниц» не позволяла себе ничего подобного. Могли ли они ожидать, что номер выкинет самая покорная из них, фанатично преданная их погибшему лидеру, его маленькая вдова?
– Аиша, деточка, ты что такое говоришь?! Разве мы не приняли тебя как родную? Все эти месяцы заботились о тебе, как о самой любимейшей из сестер… – наперебой забубнили взбудораженные мужчины.
– Расслабьтесь! – прошипела в перекошенные гневным испугом физиономии та, чье исламское имя означает Жизнь. – Это ничего не меняет, – презрительно щурясь, заверила их Аиша. – Свой выбор я сделала давно и не откажусь от него. Да вы бы мне этого и не позволили, не так ли? Значит, правильнее будет сказать, что мой личный выбор отвечает вашим требованиям. Я не стала писать прощального письма «сестрам», поэтому говорю вам: я принимаю свою Судьбу. Я не сожалею ни об одном дне, когда любила Его. Пусть эта любовь и сожгла мою душу. Что с того? – Кривая усмешка исказила бледный рот. – Я собственными руками отдала ее Оранжевым Демонам Страсти. Разве волнует кого-то такой пустяк, как еще одна пропащая душа – этот легкий затерянный ветер? – девушка начала тихонько, но очень неприятно посмеиваться. – А тело? Пускай заберут хоть Восемь Носорогов2, – тут, высокомерная в своей обреченности, она расхохоталась уже в полный голос. – Разве есть хоть какая-то нужда в этом теле теперь, когда Его уже нет среди живых?
Мужчины недоуменно переглядывались, не в силах постичь образность непонятных фраз, природу пугающего смеха. Уж не тронулась ли умом их Аиша в самый ответственный момент?
Но, к великому облегчению двух джигитов, истерика ее прекратилась так же внезапно, как началась.
Они молитвенно подняли руки ладонями вверх:
– Бисмилляхи рахмани рахим…
– Об одном прошу, – прервала их девушка с горькой усмешкой, увлажнившей глаза, – не заставляйте и меня читать молитву напоследок. Не верю я ни в бога, ни в черта, ни в вашего Аллаха. Всем этим для меня был Сатиф. Я отомщу за его смерть. Я сделаю всё, что должна…
Она выскользнула из машины бесшумно, словно приведение. Словно стала им, еще будучи живой. Невысокая, худенькая, в темном балахонистом пальто с капюшоном, она тут же растворилась в уличной толпе, среди болезненной серо-синей слякоти последнего зимнего вечера. Вечера, в сырой оттепели которого мучительно звенели самые ранние весенние нотки.
