Выстрадать и завоевать должно человечество свое счастливое будущее.
Оно должно прийти к нему, решив множество морально-этических проблем, поняв саму суть природы своей.
Удовлетворяя свою жажду знания, оно, человечество, не должно забывать о хрупкости окружающего его мира. И быть этому миру другом и братом. Именно на плечи человека возляжет ответственность за жизнь в целом и за жизнь на Земле в частности. Уже сейчас осознание человеком своего места в природе заставляет его думать о грядущем. Что передать потомкам и как воспитать идущее на смену поколение. Чтобы даже через миллион лет маленький человечек смотрел на восходящее солнце и улыбался.
Один неглупый и добрый человек
Я не знаю, что там будет через миллион лет.
Скорее, ничего уже не будет.
Нынешняя динамика развития показывает, что к этому времени человечество перестанет существовать. Просто перестанет существовать, а не переселится на неизвестные нам миры. Потому и считаю, что забота о чем-то еще, пока мы не позаботились о самих себе, просто недопустимая роскошь. А забота о самих себе в частности – это, конечно, централизация и глобализация.
Все должно быть подчинено единой идее и цели. Любые сообщества людей должны укрупняться, пока не наступит всеобщее объединение. Хорошим стимулом для такого объединения является, конечно, коммерция. Со временем это приведет к отказу от запрета на монополии. Монополии будут, да и, наверное, должны быть. Но тогда забывайте уже сейчас обо всем, что касается рефлексии и моральных принципов. Человек в мире будущего не будет значить ничего. Будет значить только место, которое он занимает, и дело, которое делает. Причем он не будет незаменимым. Он будет лишь частью общего механизма, работающего на единую цель – выживание человечества в космических масштабах. И чем быстрее мы откажемся от морали и каких-либо притязаний на свободу личности, тем быстрее мы обретем безопасность самого вида гомо сапиенс. По мне, тот, кто ратует за свободы и моральные обязательства большинства перед меньшинством, тянет все человечество назад. Единственный принцип, который должен оставаться нерушимым, – это принцип сосуществования. На бытовом уровне его можно регламентировать законами. Заметьте, законами, а не неписаными правилами, которые передаются из уст в уста. На геополитическом уровне этот принцип должен быть трансформирован в правила управления более мощных государств отстающими. Только централизация власти над ресурсами планеты, включая людские ресурсы, дает шанс нам выжить и покорить-таки со временем звезды. Хотя нужны они уже будут не для удовлетворения своих романтических амбиций, а сугубо для практических целей – расселение вида по Вселенной, дабы уменьшить шанс его уничтожения.
Другой неглупый человек
16:12 [User1] to [User2] Вообще, о чем они думали (Стругацкие. – Прим. автора), когда рисовали свою утопию?
16:13 [User2] to [User1] Не о том, о чем ты.
(Из чата БК. www.combats.ru)
Я видел вселенные, где уже не было звезд. Где среди мрака пространства я чувствовал только черные дыры, что поглотили все сущее и медленно дрейфовали в бездонной тьме.
Я видел вселенные, где не было даже понятия материи. А сами эти вселенные могли бы сотнями уместиться на моей ладони.
Я видел пространство, наполненное одним лишь светом. И о массах там можно было судить только по интенсивности излучения.
Я видел рождение Вселенной из частицы и наблюдал, как возрождалась Вселенная из разваливающейся праматери всех черных дыр. И та и другая были прекрасны и в чем-то схожи.
И понял я. Нет грани между малым и огромным. Между тьмой и светом. Между Добром и Злом. Грань, которая их разделяет, – лишь наше понимание. И опустились у меня руки. Чего стоят мои стремления и мои труды, когда все тлен и не имеет ценности для Вселенной. И заплакал я…
Демиург. Обреченный на совесть
Мысли мои, следуя строго заданному курсу самоуничижения, изобретательно находили самые изощренные ругательства для моего бестолкового поведения. Больше половины новых слов, рождавшихся в моей голове, были абсолютно непроизносимыми в приличном обществе. А все остальные подводили к одному выводу: «Это каким идиотом надо быть, чтобы заблудиться в трех палубах от собственной каюты». План, начертанный резцом на стене коридора, никак не помогал мне сориентироваться. Чем больше я на него смотрел, тем больше изумлялся. Во-первых, было непонятно, где я находился. А во-вторых, я не соображал, как вообще смог потеряться. Вроде, преследуя плод своего воображения, я не мог так далеко забраться, чтобы даже в теории не представлять, куда меня занесло. Горестно вздыхая перед планом гигантской, без преувеличения, палубы, я в который раз пытался понять, где же я и куда мне двигаться, чтобы вернуться к себе.
В конце длинного коридора мне вновь почудилось движение, и я, оторвавшись от плана палубы, побежал, топая тяжелыми армейскими ботинками, в надежде застать прятавшееся от меня существо. Но, добежав до развилки и осмотрев проходы, терявшиеся в чудовищной дали, я, как и в прошлые разы, конечно, никого не увидел. Искренне считая, что это Орпенн надо мной издевается, я зло выругался сквозь зубы и уже не торопясь пошел назад к плану палубы.
Я был уже настолько измотан беготней за «призраком», что подмывало плюнуть на эту идиотскую охоту и пойти, спрятаться в свою камеру человеческого проживания. Было холодно. Сыро и холодно. И хотя бег помогал согреться, но стоило вот так остановиться где-либо, и пот, выступивший под легким летным комбинезоном, начинал остывать, принося неприятные ощущения. Я даже подумывал облачиться в скафандр, чтобы не замерзнуть, но это значило вернуться на три палубы вниз, а я даже где спуск не представлял, настолько огромное расстояние я накрутил по этому ярусу и его коридорам.
Ведя пальцем по плану, я наконец окончательно сообразил, куда мне, собственно, надо идти, и, подняв воротник и иногда поглядывая назад, непонятно чего опасаясь, я побрел в сторону ближайшего «колодца».
По трапу с гигантскими ступеньками я спустился на техническую палубу, где передвигались странные механизмы, и, не обращая на них никакого внимания, подошел к плану этого этажа, чтобы хоть представить, что на нем находится. Заметив два помещения, отмеченных символом человека, я поспешил к ним, уступая дорогу редким полумеханическим существам, ползущим по своим делам. В первой камере человеческого проживания я нашел все то же, что было и в моей: кровати, застеленные противным тонким пластиковым бельем; терминалы связи с Орпенном; мониторы, копирующие стандартные экраны информатеки; шкаф, в котором я подозревал наличие стандартного армейского скафандра. В общем, все было в точности так же, как в моей камере, за исключением беспорядка, который я развел у себя за недолгое время полета. Подойдя к «кормушке», я открыл дверцу и убедился, что она пуста. Есть хотелось уже прилично, но как заставить «кормушку» выдавать питание по моему требованию, я не знал. Пожав плечами, я попытался включить терминал связи с Орпенном, но, как и в моей каюте, он был абсолютно нерабочим, пока сам Орпенн не желал поговорить со мной. Не тратя времени, я вышел в коридор и направился назад к трапу. Хотелось уже добраться к себе и, приняв теплый душ, согреться и поесть.
