Однажды утром Урсула и Гудрун Брэнгуэн сидели в эркере у окна родительского дома в Бельдовере, работали и болтали. Урсула вышивала, покрывая – стежок за стежком – яркий узор, Гудрун рисовала, держа картон на коленях. Они часто замолкали, возобновляя разговор, только когда кому-то из них хотелось поделиться с другой пришедшей в голову мыслью.
– Урсула, ты действительно не хочешь замуж? – спросила сестру Гудрун.
Урсула отложила рукоделье и подняла голову. Ее лицо было спокойным и сосредоточенным.
– Не знаю, – ответила она. – Все зависит от того, что ты под этим подразумеваешь.
Такой ответ слегка ошарашил Гудрун. Некоторое время она недоуменно смотрела на сестру.
– Мне кажется, – проговорила она не без иронии, – обычно под этим подразумевают вполне определенную вещь. И разве ты не считаешь, что тогда, – тут ее лицо несколько омрачилось, – ты будешь в лучшем положении, чем сейчас?
Тень пробежала по лицу Урсулы.
– Возможно, – ответила она, – хотя не уверена.
Гудрун опять помолчала, ощущая некоторое раздражение. Ей хотелось определенности.
– Значит, ты не думаешь, что каждой женщине нужен опыт замужества? – спросила она.
– По-твоему, замужество – такой уж ценный опыт? – задала встречный вопрос Урсула.
– В каком-то смысле брак – всегда опыт, – уверенно отозвалась Гудрун. – Пусть даже отрицательный.
– Совсем не обязательно, – возразила Урсула. – Скорее уж его конец.
Гудрун застыла на месте, внимательно обдумывая слова сестры.
– Да, тут есть над чем подумать, – сказала она. Разговор исчерпал себя. Гудрун почти сердито взяла в руки ластик и принялась стирать что-то в рисунке. Урсула сосредоточенно вышивала.
– Ты отказалась бы от хорошей партии? – спросила Гудрун.
– Уже от нескольких отказалась, – ответила Урсула.
– Вот как! – Гудрун густо покраснела. – И среди них был кто-нибудь стоящий?
– Был один чудесный человек, доход – тысяча в год. Он мне ужасно нравился, – сказала Урсула.
– Что ты говоришь! И у тебя не возникло искушения?
– Только чисто абстрактное, – ответила Урсула. – Когда доходит до дела, искушения как не бывало – да будь оно, я бы пулей выскочила замуж. Напротив, возникло искушение не выходить!
Лица сестер неожиданно озарились лукавством.
– Разве не удивительно, – воскликнула Гудрун, – что это искушение очень сильное? – Сестры рассмеялись, глядя друг на друга, но в глубине их душ гнездился страх.
Последовало долгое молчание, во время которого Урсула усердно вышивала, а Гудрун работала над рисунком. Сестры были уже взрослыми: Урсуле исполнилось 26, Гудрун – 25, однако у обеих был тот особый девический облик, который присущ современным девушкам – скорее сестрам Артемиды, чем Гебы. Гудрун была наделена исключительной красотой, спокойной, безмятежной: нежная кожа, плавные изгибы тела. На ней было темно-синее шелковое платье, отделанное у шеи и на рукавах синим и зеленым кружевом, и чулки изумрудного цвета. Ее самоуверенный и недоверчивый вид резко контрастировал с обликом сестры, излучающим трепетную надежду. Обыватели, которых пугало исключительное хладнокровие Гудрун, отсутствие всяческой манерности, говорили о ней: модная штучка. Она недавно вернулась из Лондона, где провела несколько лет – училась в художественной школе и вращалась в артистических кругах.
– Я жду появления мужчины в своей жизни, – сказала Гудрун; она прикусила нижнюю губу, состроив при этом странную гримасу – лукавая усмешка с примесью страдания. Урсуле стало не по себе.
– Так ты вернулась в надежде найти его здесь? – рассмеялась она.
– Нет, конечно. Никаких поисков. Я и пальцем не пошевельну, – отрезала Гудрун. – Но если на моем пути встретится некий в высшей степени привлекательный индивидуум, и к тому же хорошо обеспеченный, ну, тогда… – Иронически оборвав фразу, она бросила на Урсулу испытующий взгляд, как бы проверяя ее реакцию. – Тебе не становится скучно? – спросила она сестру. – Неужели ты не замечаешь, что твои планы не претворяются в жизнь? Ничего не осуществляется! Все гибнет в зародыше.
– Что гибнет в зародыше? – спросила Урсула.
– Да все, ты сама, и все вокруг.
Воцарилось молчание, во время которого перед каждой из сестер смутно замаячила ее судьба.
– Это пугает, – согласилась Урсула. Опять последовала пауза. – И ты надеешься изменить жизнь всего лишь с помощью замужества?
– Похоже, это неизбежный очередной шаг, – ответила Гудрун.
Урсула обдумывала ее слова с горьким чувством. Она вот уже несколько лет работала учительницей в средней школе Уилли-Грин.
– Понимаю, – сказала она. – Если размышлять абстрактно, так может показаться. Но только представь себе, представь любого мужчину из тех, кого ты знаешь, и вообрази, что он будет каждый вечер приходить домой, говорить «привет» и целовать тебя…
Возникла неловкая пауза.
– Да, – проговорила Гудрун сдавленным голосом. – Это невыносимо. Ни с одним мужчиной такого не выдержишь.
– Конечно, есть еще дети… – прибавила с сомнением в голосе Урсула.
Лицо Гудрун ожесточилось.
– Ты действительно хочешь иметь детей, Урсула? – холодно спросила она.
Урсула изумленно и озадаченно взглянула на сестру.
– От этого не уйти, – ответила она.
– Но ты сама этого хочешь? – настаивала Гудрун. – Лично меня мысль о детях вовсе не греет.
Лицо Гудрун, лишенное всякого выражения, казалось маской. Урсула нахмурила брови.
– Возможно, это не подлинное желание, – неуверенно произнесла она. – Возможно, оно только на поверхности, а в глубине души его нет.
Гудрун посуровела. Ей не хотелось углубляться в эту проблему.
– Когда подумаешь о чужих детях… – продолжила Урсула.
Гудрун взглянула на сестру – почти враждебно.
– Вот именно, – сказала она, чтобы закрыть тему.
Сестры продолжали работать в полном молчании.
В Урсуле ощущалось постоянное внутреннее горение – она обуздывала его и подавляла. Урсула давно жила самостоятельно, сама по себе, работала изо дня в день и много размышляла, стараясь быть хозяйкой своей жизни, осмыслить происходящее. Она не жила полной жизнью, но подспудно, втайне, что-то назревало. Если б только удалось разорвать последнюю оболочку! Она старалась вырваться наружу, как ребенок из материнского чрева, но ей это не удавалось – пока. Однако у Урсулы было странное предвидение, предчувствие того, что с ней случится нечто необыкновенное.
Она отложила рукоделье и посмотрела на сестру, которую считала красавицей, абсолютной красавицей; она любовалась ее нежной бархатистой кожей, сочностью красок, изяществом линий. В манерах Гудрун была неподражаемая игривость, пикантная ироничность в сочетании со сдержанностью, почти с равнодушием. Урсула восхищалась ею от всей души.
– Почему ты вернулась домой, Рун? – спросила она. Гудрун чувствовала ее восхищение. Она откинулась на стуле и посмотрела на Урсулу из-под длинных, красиво изогнутых ресниц.
