Настойчивый звонок в дверь бьет по голове острой болью. Стону и с трудом открываю глаза, морщась от яркого солнечного света, преспокойно проникающего сквозь приличную щель в шторах.
– Какого лешего? – едва ворочается язык, по ощущениям напоминающий выжженную пустыню.
Череп просто раскалывается на части. Вчера с мужиками знатно потусили в клубе, вернулся домой уже под утро и сразу завалился спать. А теперь этот гребанный звонок, будь он неладен.
Хотел проигнорировать – позвонят и уйдут, но нет. Не уходят, а так же дербанят мой больной мозг, разрывая его на молекулы.
Постонав и поматерившись в подушку, встаю с кровати, накидываю халат, иду открывать незваным гостям. С практически закрытыми глазами распахиваю дверь.
– Ну? Чего надо?
Фокусирую взгляд на госте. На меня смотрят огромные зеленые глаза довольно-таки симпатичной девушки. Смутно знакомое лицо. Когда-то я с этой девчонкой мутил. Оу, сколько лет прошло, сразу и не посчитать.
Как же ее зовут? Ира, Инга? Инна!
Положив голову ей на плечо, на руках у нее спит ребенок. Светловолосый, в джинсовом костюмчике. Мальчик.
В голове мелькнул резкий флешбэк. Точно так же несколько лет назад Инна пришла сюда. Только одна и с единственной фразой "Миша, я беременна". И ушла с нехилой пачкой денег на аборт и уговором забыть о наших отношениях. Мне дети не нужны были. Они до сих пор мне не нужны. Так что, считай, тогда расстались полюбовно и инцидент был исчерпан и благополучно забыт.
– Инна? Тебе чего?
– Здравствуй, Миша, – негромко.
– Приве–ет, – тяну в ответ.
Осматриваем друг друга с головы до ног и обратно. Инна в темно–синем платье в пол, с голыми руками и треугольным вырезом на груди. Черные босоножки. Сумка на цепочке через плечо. Фигурой девчонка немного округлилась, а в целом все такая же стройняшка и симпатяшка. И волосы немного длиннее и светлее, водопадом струятся по спине и плечам.
– Можно войти? – тихо.
– Ну давай, – пропускаю ее вперед, недоумевая каким ветром ее занесло ко мне. Расстались же по обоюдке вроде. Сколько лет пошло? Три, а нет, пять, я тогда только–только бизнес начинал осваивать.
Инна, осматриваясь по сторонам, уверенно проходит в гостиную, осторожно кладет на диван ребенка. Тот не просыпается, только губами причмокивает и поворачивает голову набок.
– Мы можем поговорить?
– Мхм. Говори, только коротко, я спать хочу, – сложив руки на груди, опираюсь спиной на косяк. – Ну? Я весь во внимании.
– Миш…
Широко распахнутые зеленые глаза девчонки растерянно бегают по периметру гостиной. Пальцы нервно теребят краешки карманов длинного платья.
– Это Матвей, – наклоном головы показывает на спящего ребенка. – Твой сын.
– Ага, – ухмыляюсь. Нашла дурака поверить в эту чушь. – Насколько я помню, я оплатил тебе процедуру прерывания беременности и дал приличную сумму на реабилитацию и счастливую жизнь без меня. Разве нет?
– Матвей – твой сын, – Инна повторяет и обхватывает себя руками, будто замерзла. – Я помню, ты отказался от него… Я не хотела тебе говорить о нем и вообще как–то появляться в твоей жизни… Но… я так больше не могу… Мне он не нужен… А ты… Ты все–таки его отец…
– Э–эй, Инночка, что за бурду ты несешь? Ты вообще себя слышишь? Какой нафиг отец? – ухмылка сползает с моего лица. У меня раскалывается башка, давит сушняк, и я не совсем улавливаю, о чем говорит эта женщина. Но то, что я слышу и почти понимаю, мне ой как не нравится!
Приближаюсь к ней, имея одну цель – встряхнуть как следует и выпроводить за дверь вместе с ее отпрыском, что сопит на моем диване, по–хозяйски раскинув руки в стороны.
– Миша, я жить хочу… – лепечет, отступая. Глаза как у загнанного в ловушку зверька смотрят на меня снизу вверх, – нормальной человеческой жизнью…
– А от меня тебе что надо? – рычу на пониженных тонах. – Денег на твою человеческую жизнь? Алименты? Я тебе что – благотворительный фонд?
Я ору шепотом, но я в бешенстве и едва сдерживаюсь, чтобы не схватить эту белобрысую за тонкую шею и не свернуть ее. Я еще не протрезвел. Я в аффекте и меня оправдают.
– Ничего себе сюрпризец. Или это розыгрыш? Заигралась ты, дорогая, – нависаю над ней, плююсь злостью. – Сколько мужиков ты уже осчастливила сией чудесной новостью? Много денег насобирала на "человеческую жизнь"? Со мной это не пройдет. Забирай этого, – киваю в сторону дивана, – и шуруй отсюда, пока я охрану не вызвал.
– Х–хорошо… – Губы едва шевелятся. В зеленых глазах Инны помимо страха и отчаяния вижу свое разъяренное отражение. – Я сейчас уйду. Можно мне… воды?
Несколько секунд сверлю ее уничтожающим взглядом, а потом разворачиваюсь на пятках, топаю на кухню. Беру стакан, наливаю воду из–под крана, выпиваю. Уф, какой же это кайф, чувствовать, как по стенкам пересохшего горла стекает прохладная живительная влага!
Наливаю второй для Инны.
Дверь хлопает!
Со стаканом воды в руке и чертовски неприятным подозрением почти бегом иду в гостиную. Ребенок спит, Инки нет!
С–с… Идиотка! Как можно оставить собственного ребенка в чужом доме с незнакомым мужиком?
Швыряю стакан на полку, вода расплескивается. Плевать.
Бегу на выход, распахиваю дверь.
– Инка, – ору на весь подъезд, – с ума сошла? Ребенка забери!
В ответ внизу хлопает подъездная дверь.
Зараза!
А из глубины квартиры вдруг раздается детский рев. Ну, приехали.
Возвращаюсь в гостиную. Тот пацан, что мирно сопел несколькими минутами ранее на моем диване, слез с него и сейчас безобразно кривится, оглядывается и громко ревет, стоя посреди незнакомой гостиной. Светлые волосы взлохмачены, по лицу бегут слезы и сопли, руки опущены вниз, кулачки сжаты. А еще, кажется, он штаны промочил. Они у него подозрительно двухцветные.
Я бы тоже обделался, если бы уснул дома, а проснулся неизвестно где.
У меня, конечно, бывает, что я просыпаюсь не у себя дома, а у какой-нибудь цыпочки, но я, как бы, взрослый мужик, это естественно и чаще всего приятно, а пацану, еще недавно от грудного молока отученному, наверное, жуть как страшно попасть в чужую квартиру к незнакомому дядьке.
– Эй, чего орешь? – перекрикиваю пацана, морщась от крика и усилившейся головной боли. – Вернется твоя мать. Сейчас пробежится до угла и вернется.
Я очень на это надеюсь, иначе…
Что делать иначе я не знаю. Для меня дети как инопланетяне – я их не вижу, но знаю, что они есть. Я не против мирно сосуществовать на одной планете, главное, чтобы ОНИ меня не трогали.
А тут вот – один из них стоит передо мной в мокрых штанах, орет. И его мать заявила, что это мой сын? Ага. Щас. Ничего общего.
– Хочешь орать – ори, – машу на него рукой, – может, докричишься до своей кукушки.
Разворачиваюсь и иду на кухню. Ищу в аптечке обезболивающее. Набираю воды в стакан, кидаю таблетку. Сажусь за стол и тупо смотрю на шипение и выпрыгивающие из стакана пузырьки.
