Людей в кафе было немного и Николай Борисович Спицын, высокий, плотный мужчина лет пятидесяти с густой шевелюрой наполовину седых волос, с аккуратной бородкой толщиной в палец, решил, чтобы малость отдохнуть и поднабраться сил, выпить чашечку кофе. За сегодняшний день он устал – почти четыре часа бродил он по городу, не гнушаясь заглядывать и в те закоулки, куда обычно приличных людей не водят. Изучал один из крупных районных центров области и людей, живущих в нем. Район был самый дальний, километров триста от областного центра и таким закругленным клином врезался в соседнюю область.
Уже четвертый день он ездил по области, посещая райцентры, знакомясь со своим новым полем деятельности.
Как раз в одном таком закоулке, на самой окраине Воровайска он и забрел в кафе перекусить. И остановился на пороге в нерешительности: вероятно, в нем ничего не поменялось с поздних советских времен. Ну, разве что, декор да оборудование с мебелью. Насколько он понял, официантами здесь и не пахло (хорошо, что, в обмен, не пахло, образно говоря, и кислыми щами да тараканы не бегали тарелкам). Впрочем, секундное замешательство завершилось решимостью дойти до кассы и заказать себе кофе.
Очередь, пусть и небольшая, двигалась медленно. Точнее, пока не двигалась вообще. Раздатчица куда-то ушла, толстая кассирша, позевывая в кулак, сонными глазами блымала по очереди, пока не наткнулась на помятое, плохо выбритое лицо Аркаши Худикова, бывшего завсегдатая, бывшей пивнушки, сменившей нынче вывеску на более приличную – кафе «Цезарь», хотя и совсем не подходившую данному заведению. Скорее, это была память о советской столовой. Аркаша тут же поймал взгляд кассирши и, в знак приветствия, чуть приподнял за козырек поношенную бейсболку.
– Чё, Аркаша, тянет сюда, как к матушке? – ехидно поддела мужика кассирша.
– Да черт-те что сделали. Ну, черт с ней, с вывеской, так хоть бы пиво оставили разливное, – проворчал Аркаша в ответ.
Кассирша глухо засмеялась и живот ее при этом грозился сорвать кассу.
– Куда бес унес эту Райку? Тут жрать охота, хоть лопни, – отозвался еще один бывший завсегдатай.
– Придет сейчас. Чё ей спешить-то? Навару никакого нету, – снова зевнула кассирша.
Наконец, пришла раздатчица Райка. Очередь зашевелилась. Николай Борисович получил свой кофе, два кусочка сахару (кассирша лишь удивленно пожала плечами – и это всё?), и окинул взглядом зал, выбирая, куда бы пристроиться. Взгляд его упал на столик, за которым уже сидели Аркаша с сотоварищем. Его почему-то потянуло именно туда, хотя рядом были совершенно свободные столы.
– К вам можно присоединиться? Не помешаю?
Аркаша лишь молча зыркнул на слишком прилично одетого Спицына и предупредительно убрал со стола кепку, водворив ее вновь на давно нечесаную голову, повернув козырьком назад. Его сотоварищ придвинул поближе к себе тарелку с макаронами и двумя бледно-розового цвета сосисками. При этом он удивленно окинул взором полупустой зал.
– Если не погнушаетесь, милости просим.
– Что значит, не погнушаетесь? Я людей никогда не гнушался, – Николай Борисович сел, развернул упаковку сахара, оба кусочка опустил в чашку, тщательно размешивая ложечкой.
– Сидят там депутаты-дармоеды, в этой Москве. От сытой жизни законы всякие выдумывают, учат, как жить. То не пей, это не ешь, – причитал Аркаша. – А у меня каждодневно руки дрожат, понял. Раньше как хорошо было: шел на работу, свернул сюда, принял кружечку пивка и со спокойной душой к верстачку, понял. Как миленький работал. А работа у меня – во! Сам директор за меня пишется. Золотые потому что руки. А теперь: ни пивка тебе, ни креветок, одни приветы. Зато всё прибрали, стульёв понаставили, как на этом Западе.
– Так и завод теперь не тот, слышь, Аркаша! Прихватизирован! А кем?
– Кем?
– Так это, бывшим главным нашим ментом.
Разговор все более заинтересовывал Спицына. Он сначала слушал молча, затем решил спросить.
– Не нравятся, значит, новые порядки?
– А чё хорошего? Одна сплошная коррупция. А эта, едрисня так и вовсе распоясалась в горсовете: все под себя. А как выборы, так сразу все из нее, из этой партии и выходят. Стесняются, что ли?
– Знаешь, что недавно меня мой отпрыск тринадцатилетний спросил? – обратился Аркашин сотоварищ к Спицыну.
– Что?
– Папа, говорит, я теперь единорос, посмотри, как я подрос.
Аркаша прыснул со смеху, да при этом так неловко хотел поддеть сосиску вилкой, что она, подпрыгнув от прикосновения, выскочила из тарелки и подкатилась к чашке Спицына. Аркаша, засмущался, налившись краской, и быстро схватил ее потемневшей от постоянного общения с металлом ладонью и быстро вернул ее на предназначенное ей место. Сотоварищ сообразил в такой неловкий момент несколько отвлечь внимание Спицына и спросил:
– А вы, как я погляжу, не местный?
– Вы наблюдательный товарищ. В командировке я здесь.
– Судя по костюмчику, импортный?
– Верно! С запада привезли.
– А вы на Западе бывали? В Европе? – снова подал голос Аркаша и его давно выцветшие от хмеля глаза покрылись серой пленкой восхищения и зависти.
– Приходилось и в Европу ездить, и в Америке бывать.
– А правда, что нас, русских, в этих европах-америках не любят?
– Скорее, боятся. Непредсказуемости нашей боятся, не знают, что можно от нас ожидать.
– А это хорошо или плохо? – спросил сотоварищ.
– Смотря с какой стороны смотреть.
– Вот там житуха, наверное? – проглотив очередной кусок сосиски, произнес Аркаша.
– Разная там житуха, но я не об этом. Я о том… Тебя как зовут? – Николай Борисович, казалось, совсем забыл про уже совсем остывший кофе. Разговор его начал увлекать все больше.
– Аркаша я. Худиков.
– Так вот знай, Аркаша Худиков, если бы ты на Западе, перед приходом на завод принял бы кружечку, тебя бы даже через проходную не пустили. Да и в России при царе-батюшке Николае Втором, сразу после начала первой мировой войны был объявлен по всей Российской империи сухой закон…
– Иди ты! – Аркаша аж привстал.
– Врешь, поди! – вставил слово и сотоварищ.
– Не верится, правда? А ведь и тогда народу с трудом верилось. Казалось, убытки от этого будут колоссальные. А получилось-то что?
– Что получилось, не тяни?
– А то получилось, Аркаша, что в то время, при той организации труда, с теми средствами производства производительность труда возросла сразу в три раза. И Россия, отсталая, забитая, мужицкая Россия сумела в той войне с развитыми Германией и Австрией выдюжить.
