ВНУК ФОМАЛЬГАУТА
«Ваш отец – диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины. Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи»
(Евангелия от Иоанна, 8:44)
«…А я пущусь в полет, за берега Бесформенного мрака, чтобы всех освободить. Попытку предприму один; опасный этот шаг никто со мною не разделит!» Кончив речь, монарх поднялся, наложив запрет на возраженья…»
(Джонн Мильтон, «Потерянный Рай»)
«Вокруг Него стояли Серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лице свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал».
(Книга пророка Исайи, 6:2-3)
Я остался на попечении деда, когда мне было восемь лет. В конце 1970-х годов моя семья жила в советской миссии в Сьерра-Леоне, стране, известной своими потрясающими пейзажами и богатым культурным наследием. Сьерра-Леоне славится своими зелеными холмами, экзотическими пляжами и разнообразной флорой и фауной. Однако за этой красотой скрывались и трудности: политические нестабильности и экономические проблемы порой погружали страну в хаос. Моя мама была врачом-вирусологом, и она занималась неожиданно возникшей проблемой – вирусом Эбола, вспышка первой эпидемии которого была зарегистрирована в южных регионах страны. Отец, военный майор группы охраны из Министерства обороны, обеспечивал защиту всем советским специалистам. Я ходил в школу при миссии СССР, где учились сотни мне подобных мальчишек и девчонок, но вскоре понял, что все-таки не совсем похож на них – у меня даже корни с другой «почвы», о чем я узнал позже.
Африканская жизнь протекала стремительно и была интересной, пока не настала черная полоса. Летом мои родители погибли, но причиной их смерти стала не случайно подхваченная болезнь, а взрыв бомбы, которую заложили под санитарную машину местные террористы. Эти люди стремились использовать ситуацию для дестабилизации страны и нагнетания страха среди иностранцев, ведь в Сьерра-Леоне в то время активно шли гражданские войны, и многие группировки боролись за власть, используя любые методы. Я остался один, и меня отправили в СССР, где собирались передать в детский дом, но тут меня забрал дед. На тот момент у меня было смутное представление о нем, так как я видел его лишь несколько раз – только при приезде в Союз, ведь большую часть своей жизни я провел в Сьерра-Леоне.
Мой дед долго плакал, когда получил извещение о смерти родной дочери и зятя, а также ордена от национального и советского правительств – свидетельство признания заслуг моих родителей. Может, это были просто медали, но ценность их знал лишь я и мой дед. Они олицетворяли долгую и тяжелую жизнь моих родителей, их смелость и преданность делу.
Сначала мне казалось, что дед – чужой, далекий и незнакомый человек. Он был немного странным, и многое в нем оставалось для меня загадкой. Порой он становился замкнутым и осторожным, а затем вдруг открывался и становился веселым. Внешне он был обычным пенсионером, таких в стране десятки миллионов. Он мало говорил о себе, хотя я заметил его мундир, на котором были ордена Славы двух степеней, Красной звезды, Боевого Красного знамени, Трудового Красного знамени, орден Отечественной войны второй степени, медали «За отвагу» и «За взятие Будапешта», знак «Почета». В его шкафу я нашел почетные грамоты от самого Иосифа Сталина и Никиты Хрущева за достижения в области атомной физики, а в сейфе хранился именной «ТТ».
Как я узнал позже, мой дед принимал участие в создании ядерного оружия и имел степень доктора математических наук. Но никогда он не говорил о своем славном боевом и трудовом прошлом, так же как не упоминал о моей бабушке Наталье Сергеевне. Иногда, когда ночь опускалась на город, я видел, как он медленно листал толстый альбом с ее фотографиями, хранящими воспоминания о счастье и любви. Дед прятал альбом в чемодан и ставил его на верхнюю полку шкафа, как будто боялся, что кто-то может его увидеть и тронуть. Насколько я знал, его жена была артисткой театра где-то на Украине и умерла от рака в конце 1950-х годов. Он очень любил ее и до сих пор хранил память о ней в своем сердце, не подпуская больше никого в свою жизнь. Моя мама была его единственной дочерью, и он заботился о ней всегда, как мог.
В свои восемьдесят лет дед казался молодым: он занимался спортом – борьбой дзюдо, бегал по утрам на десять километров, зимой купался в проруби и всегда ходил в баню. Мускулистый, но не атлет, ни капли жира, подвижный и не любящий лежать на диване, он предпочитал активную жизнь, словно дорожил каждой минутой. Лишь спустя годы я понял, что он жил каждым днем, не растрачивая зря, так как отказался от большего, чего когда-то имел. У него была густая жесткая шевелюра и умные глаза, иногда вспыхивающие красным светом, словно там тлели угли. Широкие скулы и острый нос придавали ему выражение силы, только губы портили общее впечатление – они были выпуклыми, как у рыбы. Я слышал, как соседи иногда говорили: «А-а, этот рыбогубый…», но дед не обижался, лишь печально улыбался в ответ.
На спине у него были четыре глубоких шрама – дед говорил, что это следы осколков артиллерийского снаряда, хотя меня удивляла пропорциональность и ровность этих ран. Лишь позже я догадался, что это могло быть нечто большее. На затылке у него была татуировка – странная геометрическая фигура, и когда я спросил, что это значит, он ответил, что это всего лишь детские шалости, не имеющие смысла. Но мне казалось, что дед не хотел раскрывать мне правду, что-то в его глазах выдавалось – возможно, он чего-то опасался.
Квартира у деда была трехкомнатной, расположенной на пятом этаже в доме на краю небольшого российского провинциального города. Просторная и светлая, она была обставлена скромно, с ясным ощущением того, что здесь живет человек, не стремящийся к роскоши. На стенах висели картины с изображениями природы, а окна выходили на улицу, где за окном виднелись высокие деревья и проходящие мимо прохожие. Мебель была простой, с небольшой обивкой, но аккуратной и удобной: диван с несколькими подушками, старый деревянный стол, вокруг которого стояли стулья, и небольшой шкаф, в котором хранились дедовы книги.
Единственным богатством квартиры были книги, многие из которых были на неизвестном мне языке. Я удивлялся, как дед мог читать их. Однажды он подошел ко мне и сказал: «Это древнеарамейский язык… Хочешь его выучить?» На тот момент я знал русский, французский, узбекский (мой отец был родом из Ташкента) и учил английский в школе, поэтому проявил интерес. Так начались наши занятия. Дед легко объяснял мне грамматику и слова, и вскоре я стал понимать этот загадочный язык, который был связан с древними текстами и культурами, на которых основаны многие современные религии. Арамейский язык, в котором говорили многие народы Ближнего Востока, был языком, на котором, как считается, говорил Иисус Христос. Овладение им стало для меня особым подарком и мостом к пониманию истории и культуры.
