«Хьо нохчи кIанте бай мари гIур яц хьун!»
Ты выйдешь только за своего земляка.
Сколько себя помню, в ушах звучат эти мамины слова. Наверное, с тех пор как я начала осознавать, что в мире кроме чеченцев есть и другие национальности, а это, надо заметить, произошло в старшей группе детского сада.
Только за чеченца.
Эта непреложная установка нашей семьи никогда не подвергалась сомнению и комментариям. Моим мужем достоин быть только «свой». Не дагестанец или карачаевец и даже не ингуш. И, упаси Всевышний, не русский! Как говорят взрослые, лучше свой алкоголик и гуляка, чем порядочный парень чужой нации. Это убеждение течет в наших жилах с рождения, оттачивается и выхолащивается в течение жизни, оно – основа представления о семейной жизни любой уважающей себя девушки. А я себя уважаю.
Я – чеченка, а он – нет, поэтому тут и думать нечего.
Наконец-то качели освободились!
Не спуская глаз с Расула, я забралась на незамысловатую конструкцию из доски и пары цепей. Я, конечно, уже давно вышла из «качельного» возраста, но сегодня – особенный день. Сегодня мне нужен полет. Настроение у меня было дерзковато-игривое, хотелось сделать хоть что-то, чтобы проявить себя.
«Ро» – вверх!
«Берт» – вниз!
«Ро-берт, Ро-берт!» – отдавалось в сердце при каждом взлете-падении.
Цепи до боли вжимались в бедра. Честно признаться, я еле вместилась на эту дощечку – она явно рассчитана на детей задолго до моих объемов. Представляю, как это смотрится со стороны: семнадцатилетняя девушка в строгой черной юбке по колено и черном кардигане взлетает до предельной высоты и, зависнув там на секунду, несется вниз, грозя оборвать обе цепи. Девочки-первоклашки, поглядывая в мою сторону, хихикают в сторонке. Или у меня мания величия?
– Мамаша, ну сделайте ему замечание! Вы что, не видите?! – женский голос с ноткой истеричности вывел меня из пьянящего оцепенения. Если на площадке к кому-то возникают претензии, то в девяноста процентах это – мой двоюродный братец.
Трехлетний Расул, злобно сверкая глазенками, вцепился в чью-то машинку, повидавшую на своем веку немало приключений и аварий. Рядом, сидя на песке, орал другой малыш. Его мама, которая и обратилась ко мне за помощью, пыталась внушить моему родственнику, что брать чужое – нехорошо. Наивная – Расул почти не понимает русский язык. А если бы и понимал, кроме отца для него авторитетов нет, и увещевания посторонних людей нисколько бы его не тронули.
Не жалея новенькие лаковые мокасины, я резко затормозила качели и подошла к Расулу. Неужели по мне скажешь, что я гожусь Расулу в матери?! Всего-то накрасилась поярче… Я молча выдрала машинку из его рук и протянула плачущему мальчику. Иначе с ним нельзя. Но, как я уже сто раз наблюдала, обиженного ребенка не так просто успокоить. Матери пришлось поднять его на руки и отнести на безопасное расстояние.
– Боьхум ю хьо!>1 – выкрикнул Расул и метнул в меня песком.
У меня не было настроения сюсюкаться, поэтому я крепко схватила его за шкирку и прошипела на ухо:
– Еще к кому полезешь – и мы уйдем домой.
Отпустив маленького забияку, я поспешила к пока не занятым качелям. За спиной послушалось шуршание очередной горсти песка.
Папа Расула, родной брат моего отца, очень гордился тем фактом, что его трехлетнего сына боится весь двор, включая детей постарше. Любое сообщение о том, что Расул опять подрался, вызывало его восторг и восхищение.
«Это – наследственное, – любил приговаривать дядя Хамзат. – Нас было пятеро братьев, и нас весь район боялся!»
А по-моему, гордиться нечем. На нас смотрели как на дикарей, спустившихся с гор. Во взглядах людей вечно читалось избитое «понаехали тут». Хорошо еще, что мое имя – Луиза. Не очень экзотическое, скорее европейское, чем кавказское, хотя у нас каждая третья – если не вторая – Луиза или Раиса. Когда мне приходится представляться русским, я не слышу в ответ «Повторите, пожалуйста?» или, чего хуже, с трудом сдерживаемый смех. Внешне тоже вполне могу сойти за местную: у меня, как у матери, светлая кожа и светло-голубые глаза – милиция еще ни разу не останавливала. Вот только акцент выдает: он не особо заметен, но так как мы дома разговариваем на родном языке, это не могло не отразиться на произношении русских слов. А в принципе я горжусь своей нацией и ни за что не променяла бы ее на другую.
Я вообще-то терпеть не могу гулять с Расулом, так как постоянно приходится разбираться с мамашами обиженных им детей. Ну и еще потому, что иногда меня принимают за его мать, то есть я выгляжу старше своих лет, а мне это, прямо скажем, не льстит. К счастью, эти добровольно-принудительные прогулки случаются нечасто. А сегодня я сама на нее напросилась: мне необходимо было побыть одной и еще раз прогнать в голове все произошедшее.
Едва я снова вошла в умиротворяющий транс полета, созвучного имени «Роберт», подошла какая-то девочка и попросила покататься. Похоже, никогда уже не наступит возраст, когда меня не будут сгонять с качелей!
На площадку заехал мальчик на красивом трехколесном велосипеде с кучей кнопок и рычагов. Малыши сразу окружили диковинку и ее счастливого обладателя. Я поймала загоревшийся взгляд Расула. Он вразвалочку подошел к велику, отшвырнув оказавшуюся на пути девочку постарше (обошлось, она не заплакала), и начал деловито тыкать в кнопки. Игрушка залилась бодрой детской песенкой, перемежаясь сигналами и звонками. Разум подсказывал мне, что лучше нам уйти, но сердце надеялось, что все обойдется. К велику подошла женщина и передвинула какой-то рычаг. Музыка прекратилась.
– Извини, малыш, так скоро батарейки сядут, – ласково сказала она.
Губы Расула незаметно дрогнули, и одним движением ноги он опрокинул велосипед на землю вместе с хозяином. Послышался рев. Я тут же подбежала к месту происшествия и, скупо извинившись за недостойное поведение «сына», схватила Расула за руку и потащила подальше от цивилизованного общества.
– Не хочу, не хочу! – ныл он, пытаясь вырваться на волю, однако мне надо было сосредоточиться, а в такой обстановке это невозможно. За спиной слышалось:
– …эти кавказцы… беспредел… житья нет… дикие… понаехали…
А ведь я всю жизнь живу в Москве.
Мы с Расулом перебрались в соседний двор. Детей там обычно не бывает, и сейчас он пустовал. Расул в гордом одиночестве принялся раскручивать себя на карусели, а я снова взгромоздилась на качели. Здесь цепей не было, и теперь я была зажата меж двух стальных прутьев, словно котлета, подхваченная кухонными щипцами.
«Ро – берт! Ро-берт! Ро-берт!»
