Каюта кочегаров на трансатлантическом пассажирском пароходе, через час после его отплытия из Нью-Йорка. Ряды узких стальных коек-нар, в три этажа. Вход в глубине. На полу перед нарами – скамьи. Помещение набито людьми, которые орут, ругаются, хохочут и поют. В воздухе висит оглушительный бессмысленный рев, похожий на яростный крик зверя, заключенного в клетку и испускающего крики отчаяния. Почти все пьяны. Бутылки переходят из рук в руки. Кочегары одеты в панталоны из грубого коленкора и в тяжелые сапоги. На некоторых – фуфайки, но большинство оголено до пояса.
Трактовка этой сцены, равно как и других, не должна быть, ни в коем случае, натуралистической. Искомый эффект – нагромождение тел в узком, окованном сталью пространстве внутри парохода. Ряды коек и поддерживающие их брусья перекрещиваются наподобие стальных прутьев клетки. Потолок словно грозит упасть людям на головы: никто из них не может выпрямиться. Это обстоятельство резко подчеркивает сложение кочегаров – их сутуловатость – так как они всегда работают в полусогнутом положении, вследствие чего у них ненормально развиты мускулы спины и плеч. Они напоминают собою существа доисторического периода: у всех – волосатые груди, невероятной силы длинные руки и низкие брови, нависшие над маленькими, жестокими и злыми глазами. В каюте находятся представители всех цивилизованных белых рас, но за исключением незначительной разницы в цвете волос и кожи все они очень похожи друг на друга.
Занавес поднимается при сильном шуме. Янки сидит на переднем плане и кажется от этого еще могучее, огромнее, упрямее и самоувереннее, чем окружающие его люди. Последние уважают в нем силу, но это – уважение невольное, внушаемое страхом.
Кроме того, он представляется им совершеннейшим образцом их среды, являющим наивысшую степень развития личности.
Голоса
– Эй, ви, тай випить!
– На, смочи глотку!
– Прозит!
– Пьян, как лорд, будь ты проклят!
– Вот это ловко!
– Будь здоров!
– Отдай бутылку, разрази тебя дьявол!
– Вишь, нализался!
– Слышь, лягушатник: ты откуда?
– Из Турени.
– Как свистну тебя по морде!
– Машинист Дженкинс? Сволочь!
– Фараоны его сцапали, а я дал тягу!
– Я польше люплю пиво, колова не полит!
– Шлюха она, говорю тебе. Она меня обобрала, пока я спал!
– К дьяволу вас всех!
– Повтори, что ты сказал!
Движение. Противники готовы броситься в драку. Их разнимают.
– Не сметь здесь драться!
– Уж погоди у меня!
– Еще посмотрим, кто кого!
– Голландская морда!
– Ладно! Вечером на палубе поговорим!
– Держу за голландца.
– Уж он ему всыплет по первое число!
– Без драки, ребята. Здесь все товарищи.
Кто-то запевает.
Смоет пиво все сомненья,
В нем утеха и забвенье!
Любит пиво всяк:
Воин и моряк!
Янки(сделав вид, что он только что заметил окружающее его столпотворение, угрожающе поворачивается и говорит голосом, в котором звучат презрение и приказ). Эй, вы, там, заткни глотку! Что ты врешь? Какое там пиво? К дьяволу пиво! Пиво для баб и голландцев. Мне чего-нибудь такого, чтоб жгло. Эй, вы, там: дайте-ка мне кто-нибудь хлебнуть!
Несколько рук с готовностью протягивают ему бутылки. Янки берет одну из них, запрокидывает голову, делает огромный глоток и продолжает держать бутылку в руке, вызывающе глядя на ее владельца. Тот волей-неволей торопится признать грабеж, угрюмо проворчав: «Правильно, Янки: хлебни еще разок!»
Янки презрительно поворачивается к толпе спиной. Минутное молчание. Затем раздаются голоса.
– Мы, кажется, огибаем Сэнди-Хук.
– Начинает покачивать.
– Шесть дней в аду, а потом – Саутгемптон.
– Шорт возьми, хоть бы кто-нибудь стоял за мене перфую фахту.
– Что, тошнит уже, дубовая голова?
– Выпей и забудь!
– Что у тебя в бутылке?
– Джин.
– Это для негров.
– Абсент? Это яд. Сдохнешь от него, лягушатник.
– Виски, вот это пойло для меня!
– Где Падди?
– Спит, падаль!
– Эй, Падди, спой нам песню про виски!
Все поворачиваются к старому, высохшему ирландцу. Он страшно пьян и дремлет на передней койке. Лицом он сильно напоминает шимпанзе. Горечь и терпеливое отчаяние этой обезьяны видны в его маленьких глазах.
Голоса
– Спой песню. Эй, ты, Карузо из Типперери!
– Он совсем одряхлел!
– Даже пить больше не может!
– Да, он перепился.
Падди(мигая старческими глазами, безуспешно старается встать, держась за брусья). Для песни я никогда не бываю слишком пьян. Вот околею, тогда и перестану петь. (С меланхолическим презрением в голосе.) Хотите «Джонни, виски»? Желаете эту песенку, а? Странно петь ее для таких богом проклятых уродов, как вы? Ну, да все равно! (Начинает тонким, жалобным, гнусавым голосом.)
В этой жизни виски – все.
Виски, Джонни, виски!
Все подхватывают припев.
Батька мой от виски сдох!
Виски, Джонни, виски!
Батька мой от виски сдох!
Виски, Джонни, живо!
Янки(поворачивается к нему с презрительной усмешкой). К дьяволу! К черту эти старые матросские песни! От них падалью воняет, понимаешь? И ты тоже падаль, ты, старый колдун, – только ты еще не знаешь этого. Дай нам отдохнуть. Тише там! Хватит глотку драть! (С циничной усмешкой.) Не видите разве, что я пытаюсь думать?
Все(повторяют последнее слово с той же циничной усмешкой). Думать!
Это слово, сказанное хором, резко отдает металлом, как будто произносят не глотки, а издают граммофонные трубы. Затем раздается взрыв грубого, жесткого, лающего смеха.
Голоса
– Брось башку ломать, Янки.
– Голова заболит, ей-богу!
– Зачем думать, когда можно пить!
– Ха-ха-ха!
– Пей, не думай!
– Пей, не думай!
– Пей, не думай!
Все хором подхватывают эти слова, стуча сапогами по полу и ударяя кулаками по нарам.
Янки(глотнув из бутылки, довольно добродушно). Ладно! Только не орите. Я вас с первого раза понял.
Шум утихает. Кто-то очень пьяным, приторно-нежным тенорком затягивает:
