Холодный осенний день подходил к концу, я возвращался из соседнего поселка и шел глубоким руслом давно исчезнувшей речки. В том месте, где оно делало поворот, я увидел женщину, собиравшую валежник, – это была Аннета, худая, сгорбленная эстонка. Мы поздоровались, и я спросил ее о здоровье.
– Плохо, – отвечала она, – да какое может быть здоровье, если за плечами 75 лет, заработать не можешь, а кормить некому.
– Но у вас, кажется, есть сын? – осторожно спросил я.
– Сын? Он живет в 60 километрах отсюда, у него больная жена и трое детей, а зарабатывает он так мало, что если иногда навестит меня, то просит дать несколько копеек на пиво. И когда они у меня бывают, я даю… Мне посоветовали пойти в сельсовет и просить там пенсию, но в сельсовете сказали: «У тебя есть сын, и он должен тебя обеспечить, а если он не хочет этого делать, подай на него в суд, и его заставят платить деньги». Это чтобы я жаловалась на своего ребенка? – Аннета дрожащими пальцами полезла в карман старой куртки и, вынув ветхую тряпочку, вытерла слезы.
– Никогда этого не будет, – прошептала она.
Мы молчали, потом Аннета смущенно усмехнулась и сказала:
– В позапрошлое воскресенье в нашу кирху приезжал из города пастор. После службы он сказал очень красивое слово. Все его слушали, и многие плакали. Пастор рассказал о человеке, который ничего не имел и не мог заработать. Но у него была крепкая вера, и он так усердно молился Богу, что Господь услышал его и каждый день посылал ворона, который приносил ему в клюве хлеб.
Когда все люди разошлись, я подошла к пастору и спросила: «Может ли Господь и в наши дни прислать ворона, или так могло быть только в старое время?»
Пастор сказал, что если молиться очень усердно, то Господь услышит и теперь.
Аннета вновь смущенно усмехнулась.
– Я после этого очень молилась и очень просила Господа послать мне своего ворона, но Он не посылает.
Мы опять помолчали, потом я помог Аннете перевязать хворост и, взвалив ей на плечи вязанку, пошел своей дорогой.
На другой день я только было собрался сесть за завтрак, как раздался стук в дверь и на пороге появился маленький согнутый старичок с худым, добрым лицом и молодыми карими глазами. Он весело смотрел на меня и протянул для объятия руки.
Это был мой большой друг, профессор Тартуского университета, мы обнялись, и я долго не мог выпустить его из своих объятий. Потом я помог ему снять вытертую кожаную куртку, и мы сели за стол.
Приезд друга очень обрадовал меня. Мы проговорили весь день, а потом я вспомнил свою вчерашнюю встречу с Аннетой и рассказал о ней.
Он внимательно меня выслушал, подумал, а потом сказал: «Давайте сделаем так: вы узнаете почтовый адрес Аннеты, а я от имени своей домработницы (т. к. мне хочется сохранить инкогнито) буду ежемесячно посылать ей по 10 рублей. Это немного, но все же подспорье. Посылку денег прекратит только смерть – моя или Аннеты. А пока что вручите аванс». И он протянул мне розовую бумажку.
В тот же вечер я объяснил Аннете, что один человек будет каждый месяц высылать ей по 10 рублей. Она слушала меня со вниманием, но никак не могла взять в толк, за что и почему какой-то незнакомец будет оказывать ей такую услугу.
Наконец, поняв, она сильно разволновалась, веки ее покраснели, она долго ничего не могла сказать, а потом прошептала: «Теперь я вижу, что пастор был прав, когда сказал, что если сильно молиться, то и в наши дни Господь может прислать своего ворона».
После этого Аннета прожила 4 года, и каждый месяц почтальон ей приносил перевод из университетского города Тарту.
Свет
(80-е годы XIX столетия)
Небольшой провинциальный городок на берегу Донца. Тихие, широкие улицы, а на одной из них просторный деревянный дом с зелеными ставнями.
Живет в нем небогатый человек Порфирий Васильевич с большой семьей и вдовым братом, известным всему городу протоиереем о. Александром. Вначале он священствовал в губернском городе, но после смерти жены заскучал и переехал к брату. Это он ему и дом помог поставить, а без его помощи Порфирию Васильевичу своего дома вовек бы не видать. Да и как увидишь, если малых детей 6 человек, а он один добытчик.
Как-то летним вечером семья сидела под старой грушей и ужинала. Вдруг яркая вспышка озарила сад. «Горит где-то близко», – сказал Порфирий Васильевич и поспешил со своим старшим сыном на улицу.
Горело через дом, все растерялись, не зная, что делать, за что хвататься. Первой спохватилась жена Порфирия Васильевича и бросилась в детскую выносить младших детей из кроваток. И их, и ценные вещи понесли к дальним соседям, а тем временем о. Александр вышел на середину двора и, торжественно подняв руки к небу, возгласил: «Господи, сохрани от огня дом брата моего, а я даю обет поехать в Иерусалим на поклонение Твоему Святому Гробу».
Горело у соседей долго, но все-таки дома отстояли, и к середине ночи на улице уже было все тихо, спокойно.
О. Александр несколько дней оживленно толковал о поездке, даже железнодорожный справочник у городского головы взял, но потом разговоры прекратились, все забылось, и он никуда не поехал.
Прошло 2 года, и вот загорелось рядом с домом Порфирия Васильевича, только огромный сад отделял его от пожара. На этот раз о. Александр не давал никаких клятв, а, всклокоченный, осунувшийся, ходил по двору и, ударяя себя в грудь, шептал: «За грех мой, за то, что обет не исполнил, сгорит братний дом».
Но дом не сгорел, хотя полыхало сильно, – сад спас. Опять возобновились разговоры о поездке в Иерусалим, был намечен маршрут, и опять о. Александр остался дома.
Минул год, и от молнии загорелся купеческий особняк напротив Порфирия Васильевича, пожар был огромный. Дом Порфирия Васильевича уцелел чудом – у него уже и ставни дымились, и угол начал тлеть.
Всей семьей таскали воду, поливали крышу и фасад. Что делал в это время о. Александр? Неизвестно, не до него было.
Утром вся семья собралась за чаем, не было только о. Александра. Вдруг за окном раздался колокольчик, и дорожная тройка остановилась у ворот.
– Кто заказывал лошадей? – забеспокоился Порфирий Васильевич.
– Лошадей заказывал я, – отозвался о. Александр, появившись в дверях в дорожной рясе и со шляпой в руке. – Я сейчас еду на железнодорожную станцию, оттуда в Одессу, а потом в Иерусалим.
Все стояли ошеломленные, а о. Александр подошел к большому образу, висевшему в углу, земно поклонился и проникновенно сказал: «Слава долготерпению Твоему, Господи».
