Селяне толпились на берегу, перешептываясь в тревожном ожидании. Староста Верей сопел за спиной, сбивая меня с мысли. И не жалко ему тратить утро на подобную ерунду, забот-то, поди, хватает. Я посмотрела на водную гладь реки – сонное течение не вызывало привычного страха. Просто большое зеркало, отраженные кроны деревьев, ясное небо, яркое солнце. Макушка лета, а настоящего тепла мы еще не видели. Хороший день. Для заговора подходящий. Хотя откуда мне знать?
– Не пересохнет, – оборвав невнятный шепот, я поднялась с коленей. На грубой ткани штанов остались зеленые разводы от примятой травы, в воде дрожало мое зыбкое отражение.
Люди неуверенно заулыбались. Не мне, друг другу. Староста кивнул, сдержанный он у нас. На «спасибо» я давно не рассчитывала, из села не выгоняют, и ладно. Пора уходить, пока, глядя на мое бледное лицо, люди не вспомнили, кто перед ними.
Я развернулась и даже успела сделать несколько шагов вверх по тропинке.
– Айка! – окликнул Верей.
Пришлось остановиться, чуть-чуть не успела уйти.
– Ты… это…того… – По лицу старосты пробежала тень, отразившая внутреннюю борьбу.
Нехорошее предчувствие холодком пробежало по спине. Что еще стряслось? Неужели догадались? Тогда обычным закидыванием камней не отделаюсь.
– Приходи вечером.
Я в изумлении подняла брови.
– На свадьбу приходи, дочь моя Ксана замуж выходит. Ты же знаешь.
Ксану я знала и про свадьбу тоже слышала. Хотя ясности это не внесло. Раньше меня не приглашали, и никого, при условии, что гуляло все село, это не смущало. Нас с бабушкой в первую очередь. Гадай теперь, с чего такая милость.
Люди всегда нас сторонились. А если быть честной, некоторые и вовсе шарахались. Бабушка Сима была местной знахаркой-травницей. Чего особенного в том, чтобы собирать растения и применять их с пользой – в виде мазей, отваров и настоек? Много чего. Селяне за глаза именовали ее стригой[1] и тайком бегали за любовными зельями, просили навести порчу или извести соперницу.
Но если бабку Симу терпели, понимая, что без травницы на селе никак, то мне зачастую плевали вслед. Лет двадцать назад в реке нашли кузовок со спящим младенцем. Его прибило к берегу недалеко от Солодков. Людской суд тут же постановил, что это не ребенок рода человеческого, а водяное отродье. Светлые волосы и глаза – самые что ни на есть верные признаки этого. Да еще и кузовок река принесла.
Ниже Ленея впадала в один из водоемов Озерного края, считавшегося вотчиной вордов[2]. То, что течением никого не могло снести из тех озер по причине направленности реки туда, а не обратно, людей не смущало. Последним неопровержимым доказательством нечестивости ребенка оказалось то, что младенец не утонул. А должен был. Самое гнусное, что во время всего этого разговора отродье, то бишь я, как ни в чем не бывало продолжало спать. Приговор был вынесен и обжалованию не подлежал. Предать смерти, и никак иначе.
Переход от теории к практике дался людям нелегко. Палача в селе не держали, а временно исполнять обязанности заплечных дел мастера никто не соглашался. Какая-то сердобольная старушка предложила оставить «отродье» прямо здесь, на солнышке, авось без воды само сдохнет. Не могу не согласиться, так бы и случилось.
Тут-то и появилась бабушка Сима. На селе она была человеком новым, никто не знал, чего ждать от пришлой ведьмы. Бабушка прошла сквозь толпу и взяла ребенка на руки. Недовольный шепоток жителей пресекла одним словом:
– Прокляну.
Такой довод люди приняли сразу и отложили мою казнь на неопределенный срок, который так до сих пор и не наступил.
Мне у бабы Симы было хорошо, даже слишком. Осознание ценности дома пришло не сразу – после нескольких одиноких прогулок и безуспешных попыток завести друзей. Первый же метко брошенный камень сбил меня с ног и уложил в постель на неделю.
Так я и росла, называя Симу бабушкой, помогая ей по хозяйству и обучаясь ремеслу. Жители со временем привыкли и при моем появлении уже не сотворяли отвращающие зло знаки. По крайней мере, не все.
В один из засушливых годов селяне заметили, что Ленея обмелела, и недолго думая впали в панику. Объявили, что речке конец, и селу, соответственно, тоже, а заодно и всем нам. Кому пришло в голову, что народ воды управляет реками, не знаю, а то бы отблагодарила. В итоге староста мялся на пороге нашего дома, произносил торжественную речь и пытался возложить почетную обязанность по спасению села на мои хрупкие плечи. Никто при этом не задался вопросом – а с чего бы мне их спасать?
Идею с заговором подала бабушка, дескать, все равно не отвяжутся. Поначалу я до ужаса боялась, что река и в самом деле пересохнет, обман раскроется и меня утопят. Ну не владею я искусством шептунов[3].
Как показало время, сезонное обмеление вызвали естественные причины. С тех пор мои заговоры стали делом постоянным.
Домой я вернулась в задумчивости. Бабушка, стоя у стола, разливала по склянкам свежий отвар. Я принюхалась. Череда и староцвет, от кожного зуда. Это кого ж угораздило?
– Как все прошло? – не оборачиваясь, спросила она.
– Надеюсь, никуда эта речушка не денется.
– Я серьезно, – повернулась Сима.
– Я тоже. Староста на свадьбу дочери пригласил.
– Пойдешь?
– Не знаю. А ты? – Я подошла к столу и стала сдвигать банки с отваром.
– Меня не приглашали, – фыркнула Сима, совершенно не опечаленная таким положением дел. – Только тебя. Думаю, надо сходить.
Я молчала, подавая глиняные крышки. С одной стороны, чего я там забыла, а с другой – интересно, не каждый день можно безнаказанно мозолить людям глаза.
– Айя, – бабушка повернулась и стала вытирать натруженные руки фартуком, ее лицо раскраснелось от пара, идущего от котелка с отваром, несколько седых прядей выбились из-под платка, – они тебя не ненавидят. Опасаются, как всего необычного, а ты рада стараться. Хоть улыбайся иногда.
– Так? – Я старательно растянула рот. Сима обреченно махнула рукой. – Лучше пусть боятся, чем камнями закидывают.
– Не преувеличивай. Не собираешься же ты всю жизнь просидеть в наших Солодках у старухи под боком? – Она откинула крышку массивного сундука.
Тогда я не стала отвечать, потому что именно это и собиралась сделать. Если меня не любят в родном селе, то что же будет в чужих? Сразу на костер отправят? Хотя «не любят» – неправильное слово. Боятся, не доверяют. Я для них – словно укус комара на спине: и чешется, и рукой не достать. Девки задирали носы, матроны шептали молитвы, а парни… Парням было интересно, что у такой, как я, под юбкой.
Один раз меня отправили отнести мазь от ушибов кузнецу. Оного дома не оказалось, зато присутствовал здоровенный бритый детина, то бишь сын, который решил разнообразить свою и чужую жизнь, пригласив некрасивую девушку на свидание, а точнее, на сеновал. Сделал он это со всем доступным ему тактом, то есть попытался сгрести меня в охапку и доставить к месту назначения. Его намерения душевного отклика у меня не вызвали, в результате ухажер согнулся от подлого удара по выступающей части тела, что находится у парней ниже талии. Когда ушибленный наконец смог поднять голову, я, полная раскаяния, поставила рядом горшочек с мазью и посоветовала применять по назначению.
