– Фрэнки-и!
Мальчишки истошно кричали, столпившись на берегу озера, вернее, ямы, которая только называлась озером. Несмотря на то что солнце уже спряталось, было очень жарко, и ребята, которым нечем было заняться в это время суток, охлаждались в глубоком котловане, наполовину заполненном водой.
Фрэнк освободился лишь пятнадцать минут назад, до этого он помогал Джеку Стравински разгружать машину со стройматериалами и очень устал. Он с радостью окунулся в воду и теперь с наслаждением ощущал, как она мягко расслабляла его затвердевшие мышцы.
– Фрэнки-и-и! – не унимались мальчишки.
– Что надо? – нехотя отозвался он.
– Твоего старика видели в баре у Калагана.
– И?
– Он был прилично пьян. Устроил драку, и Калаган его выгнал.
«Откуда у него деньги?» – подумал Фрэнк. Наверняка украл у матери. Быстрыми гребками он поплыл к берегу, вылез, отряхнулся и помчался домой.
Они жили на окраине Детройта, в бедном районе. Отец за всю свою недолгую жизнь сменил множество работ. Из-за сварливого характера, а также излишней любви к горячительным напиткам он нигде надолго не задерживался, а последний год вообще не работал. Ему было все равно, что жена, когда-то красивая и веселая, совсем сгорбилась от постоянной работы. Женщины жалели Рут Уилкенс, потому что она вынуждена была тянуть на своих плечах двух подростков, да еще и этого противного пьянчугу, своего мужа. Часто лицо ее было разукрашено синяками, и она прятала глаза, горевшие стыдом, от любопытных соседей. «Надо бежать быстрее, – думал Фрэнк. – Если он начнет махать кулаками, никто из соседей и носу к нам не сунет, чтобы его успокоить. Опять до смерти напугает Роберта!» Роберт был на шесть лет младше Фрэнка. Сейчас ему было восемь. Он был тихим, добрым мальчуганом, и, когда в доме начинался скандал, мальчик испуганно прятался где-нибудь в углу, боясь даже открыть глаза от страха. После таких «концертов» он мог несколько дней не разговаривать, лишь молча рисовал в своем альбоме.
– Когда-нибудь ты станешь знаменитым художником, – говорила мама, рассматривая рисунки. – А ты, Фрэнк, будешь известным адвокатом.
Роберт радостно смеялся, а Фрэнк таял от любви, светившейся в ее глазах. Потом они усаживались на кровать и начинали мечтать о том, как будут жить, когда у них появится много денег. И никогда в их мечтах не было отца. Фрэнку становилось больно от этих иллюзий, но он понимал, что только они поддерживают маму и не дают ей окончательно упасть духом.
Из-за быстрого бега больно закололо в боку, и Фрэнк, тяжело дыша, остановился у калитки. Он напряг слух, пытаясь определить, что творится в доме, но было тихо. «Слава богу, – с облегчением подумал он, – или старик еще не пришел, или он настолько пьян, что уже улегся и храпит». Легко перескочив через три ступеньки, Фрэнк открыл дверь.
В прихожей он быстро скинул с себя тесные ботинки и, блаженно зажмурившись, пошевелил онемевшими пальцами.
– Мама, это я.
Тихий всхлип раздался в гостиной.
– Роберт? Ты один, малыш?
Он направился к испуганному брату и едва не упал, споткнувшись о сломанный стул. Выругавшись, Фрэнк отодвинул его в сторону и в ужасе остановился. На полу без движения лежала мама. Лицо ее было окровавлено, одна рука неестественно вывернута в сторону. Она не дышала.
– Мама! – он склонился над ней.
Казалось, он весь превратился в слух, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки жизни. Но тщетно – мама была мертва. В углу тихо плакал Роберт. Не будучи в силах подняться, Фрэнк на коленках подполз к нему и судорожно обнял. Нежно гладя худую детскую спину, он чувствовал, как в душу медленно вползает гнев. Наконец он открыл глаза и увидел торчавшие из-за дивана ноги отца. Ярость ослепила его, и он, не помня себя, подлетел к бесчувственному телу и стал молотить его кулаками. Уилкенс был настолько пьян, что не мог пошевелиться. Он лишь мычал и пытался что-то сказать.
– Молчи! – кричал Фрэнк. – Лучше молчи! Как ты мог?! Скотина!
Он плюнул ему в лицо и наотмашь ударил. Уилкенс на мгновение очнулся и заплетающимся языком проговорил:
– Пошел ты…
Фрэнк огляделся. Накрытый пеленой горя, он ничего не видел, перед ним лишь стоял образ мертвой матери. С диким рыком он схватился за горло отца. Очнувшись, он понял, что все еще сжимает руками его тощую шею. Рот Уилкенса был открыт, а мертвые глаза дико смотрели вверх. Ярость ушла, оставив место страху. И Фрэнк закричал. В этом крике было столько боли, сколько не может вместить в себя ни одно человеческое сердце. Как раненое животное, он катался по полу. Его трясло, и он не понимал, где находится. Время исчезло, стерлось. Был только он сам и его боль… Потом Фрэнк увидел над собой глаза Роберта, полные слез. Он смотрел в них и медленно приходил в себя.
